во-вторых… Я просто сопоставил в уме две этих истории. И решил с вами посоветоваться. Ведь есть больные и есть больные. Как есть семейные драмы и есть семейные драмы. Вы понимаете?
– Не совсем, – сухо сказал Асланян.
– Дело в том, что помимо мамы у Кати ведь есть еще и папа.
– А как фамилия нашего папы? – оживился прокуратор.
И Лева назвал фамилию. После чего внимательно пронаблюдал за поведением своего боевого соратника.
Поведение изменилось разительно.
Асланян встал и пробежался по кабинету.
Потом он нагнулся к Леве и спросил:
– Вы ничего не путаете?
Лева молча покачал головой.
Тогда Асланян сказал:
– Лев Симонович, вам большое спасибо. Вы только, ради бога, не пугайтесь и не думайте, что я вас к чему-то склоняю, как там это говорится, к сотрудничеству, что ли, или там хочу от вас что-то поиметь… Ничего подобного. Просто я рад, что вы со мной откровенны. Это важно. Просто важно для меня как для человека. Что касается самой этой истории… Вы знаете, ваши страхи, как всегда, очень преувеличены. Я не специалист, ничего в этом не понимаю, но уверяю вас, время карательной психиатрии давно закончилось. Ну поставят на учет вашу Катю. Это в крайнем случае. Может, и до справки не дойдет. Так что вы поступайте сообразно вашему долгу. А теперь простите меня, пожалуйста, но мне сейчас очень нужно идти. Вы не обидитесь? Проводить вас?
– Спасибо, – сказал Лева. – Я дорогу знаю. Александр Петрович, но у меня большая просьба: если что-то узнаете, позвоните, пожалуйста. Я все-таки очень волнуюсь. Или мне вам самому позвонить?
– Я сам, сам позвоню! Все узнаю и вам позвоню.
И Лева вышел, закрыв за собой дверь.
Такого эффекта он, конечно, не ожидал. Как и в прошлый раз, его трясло. Но пива на бульваре он теперь покупать не стал.
Просто побрел к метро.
На следующее утро Лева поехал класть Мишку в больницу – вместе с Мариной.
Мероприятие было тяжелое. У всех троих настроение было хуже некуда: Мишка всю дорогу молчал, смотрел в сторону, отводил глаза, Марина пыталась его отвлечь, развлечь, но ничего у нее не выходило, только хуже делала, а Лева все никак не мог заставить себя хоть что-то сказать.
Больница была та самая, шестая. Его больница. Они вышли из метро «Ленинский проспект», и Марина остановилась, вдруг задумавшись, не надо ли еще чего прикупить с собой.
– Может, ты печенья хочешь? Или зефира? – ласково спросила она у Мишки. – А хочешь, колбасы копченой или буженинки?
Было серое холодное утро. Мишка стоял, отвернувшись в сторону, и смотрел на машины, проносящиеся по Ленинскому проспекту.
– Сынок, ну что с тобой? – вдруг всхлипнула Марина и села на корточки, не обращая внимания на подол пальто, волочившийся по грязному асфальту. – Почему ты молчишь? Почему ты со мной не хочешь разговаривать?
Лева знал, что нельзя вмешиваться в этот нелепый разговор, будет еще хуже. Хотя, конечно, про себя очень злился на Марину. Сколько раз он объяснял, что так поступать нельзя: решили, значит, решили, хуже нет рубить хвост по частям, уговаривать, лебезить в тех случаях, когда надо просто выполнять принятое решение… Бесполезно.
– Слушайте, – наконец, нашелся он. – Я знаю. Надо купить нянечке коробку конфет. Там и Мишке что-нибудь присмотрим. Пошли.
Мишка посмотрел в его сторону с недоверием, а Марина даже не взглянула. Тем не менее встала, отряхнула пальто и взяла Мишку за руку.
– Ладно, – сказала она. – Тебе виднее, ты же у нас доктор.
– А зачем нянечке конфеты? – вдруг спросил Мишка.
– Да как тебе сказать… – сказал Лева задумчиво. – Женщины любят подарки, понимаешь?
Мишка кивнул. А Марина улыбнулась.
– Знаток! – сказала она со значением и вошла в какой-то торговый павильон, оставив их на улице.
Они с Мишкой остались вдвоем.
– Старик, все правильно, – сказал Лева солидно. – Там очень хорошие врачи, будешь заниматься с логопедом два раза в день. Ну а больница… Что больница? Через три дня уже привыкнешь, будешь там как дома. Просто привыкнуть надо, понял? Мать не огорчай, не ной. Договорились?
Мишка молча кивнул.
Марина купила коробку конфет «Восьмое Марта», Мишке пастилы и козинаков, и они пошли.
… Вот здесь, в районе Донских проездов, Лева в последний раз видел Нину Коваленко. Ну, если не считать той идиотской встречи на Арбате. Тридцать лет назад. Вполне вероятно, что здесь, в районе Донских проездов, он в последний раз видит Марину. Тридцать лет, такой невероятно огромный срок, а он все такой же дебил. В отношениях с женщинами. Во всех остальных отношениях его дебилизм тоже заметен, но как-то совершенно не волнует. Но почему не удалось ни на сантиметр продвинуться в этом, самом простом и ясном на свете занятии? Просто кошмар.
Впрочем, сейчас надо думать не о себе, а о Марине и о Мишке. Надо. Но никак не получается.
… Тридцать лет назад они вот здесь попрощались. Ну не точно вот здесь, где-то ближе к больнице. Нина что-то сказала – не надо со мной идти, или как-то даже без слов дала понять, что все, хватит, отстань, – и убежала вперед, догонять подружку или подружек, кажется, их было три девчонки.
Он долго топтался на месте, не зная, что делать, потом пошел другой длинной дорогой, кажется, вон туда, боялся, что встретит их в метро, и будет очередной идиотизм.
Но в метро их уже не встретил…
Ну вот и приемный покой.
Они вошли, вдохнули больничный запах, Лева сжал Маринину руку, боялся, что опять будут слезы, она отдала сестре направление, та созвонилась с отделением, Мишку увели на осмотр, сестра села заполнять карту.
Заполняла долго и нудно, они сидели и молчали первое время. Первые минуты две. Но молчание было невыносимо.
– Не знаешь, как часто можно навещать? – спросила она сухо. – Не помнишь? Ты же здесь, кажется, сам лежал?
– Не помню, – сказал он. – Часто не надо. Ему только хуже будет от этого. Приезжай раз в неделю. Потом договоришься, чтоб на выходные домой отпускали.
– А можно? – обрадовалась она.
– Конечно. По крайней мере, раньше было можно.
– Сейчас небось нельзя… – задумалась Марина.
– Договоришься, – сказал Лева. – Ты, самое главное, врача постарайся обаять. Ты можешь, я знаю…
– А если врачиха?
– Врачиху обаяй. Женщины тоже люди.
– А ты-то откуда знаешь? – засмеялась Марина.
– Слушай… – сказал он, и сам удивился тому, как участилось сердцебиение. – Слушай, это твое решение, про Мишку, я надеюсь, это не из-за наших с тобой отношений? Мне бы очень не хотелось… так думать…
– А ты не думай, – сказала она. – Да и вообще, при чем тут ты? Ты свою функцию уже выполнил. Но лечение мальчику необходимо, сам знаешь.
– Да, да… – торопливо согласился он. – Я знаю. Ты правильно все решила. Ты должна поступать так, как считаешь нужным, как чувствуешь, ты лучше знаешь Мишку…
– Да ничего я не знаю, – вдруг сказала она и отняла руку. – Просто надоела вся эта безысходность. Изо дня в день одно и то же. И никакого просвета. Знаешь, доктор, ты меня больше не трогай, ладно? Не хочу. И вообще…
Она замолчала.
– Что вообще? Договаривай.
– Устала я от тебя, – сказала она и подняла на него глаза. – Прости, не могу больше.
– Мальчику сколько полных лет? – громко спросила сестра.
– Одиннадцать! – громко сказала Марина. И шепнула ему:
– Давай не здесь, а? Положим Мишку, и там, на улице поговорим…
– Я на улице плохо умею разговаривать, – сказал Лева. – Давай лучше здесь.
– Ну как хочешь… – пожала плечами она. – Да, собственно, я уже все сказала.
– Это из-за Даши? – глухо спросил он.
– Из-за нее тоже… Понимаешь… Если бы я ее не знала, совсем, ну какая разница, подумаешь, сходил налево, да и потом, налево, направо, я к тебе никаких претензий никогда не имела, в смысле, на тебя… Но теперь она мне ближе, чем ты. Вот так. Вот такие странные у нас с тобой отношения, доктор, – засмеялась она своим хриплым голосом. – Не расстраивайся. Я тебе не пара. Я это давно поняла. Я так… временная остановка в пути.
– А путь куда?
– Это уж тебе виднее. В Америку, наверное. Или еще куда. Давай прекратим, а? Сейчас Мишку приведут. Прощаться надо. Нехорошо…
– У нас с ней ничего нет. И не было, – зачем-то сказал Лева и тут же понял, что сморозил глупость.
– А ты думаешь, я не в курсе? – спросила Марина. – Да у тебя все на лице написано. Всегда. И потом, зачем сейчасто врать? Все у вас было. Просто вести ты себя не умеешь. Не научили тебя в детстве. Ну ладно, все, – сказала Марина и встала.
– Домашний адрес продиктуйте, пожалуйста! – сказала сестра, как будто ждала этого момента.
Марина подошла к столу и начала диктовать адрес, в этот момент привели Мишку, со свертком под локтем, притихшего и настороженного, как мышь.
Это была пижама. Лева представил Мишку в застиранной пижаме, и ему сало плохо, так плохо, что захотелось выть.
– Книжку взял? – спросил он Мишку строго.
