Мумия

выпивки.

– Но никто не знал тебя настоящего, не знал твоего секрета? – Джулия покачала головой. – Как ты мог это вынести?

– Да, я больше не мог терпеть, – согласился Рамзес. – И вот тогда я записал свою историю на папирусных свитках, которые твой отец нашел в моей тайной лаборатории. Но в те далекие дни я был храбрее. И меня любили, Джулия. Пойми.

Он помолчал, будто прислушиваясь к ветру.

– Мне поклонялись, – продолжал он. – Как будто я все-таки умер и стал тем, кем объявил себя, – стражником царского дома. Защитником правителей, палачом негодя­ев. Преданным не царю, но самому царству.

– Может, боги тоже чувствуют себя одинокими? Рамзес добродушно рассмеялся:

– Ты знаешь ответ. Но не понимаешь до конца силы снадобья, которое превратило меня в того, кто я есть. Я сам не до конца это понимаю. О, безрассудство тех первых лет – я постоянно проводил над собой эксперименты, словно какой-нибудь физик, – Горькая складка пролегла вокруг его рта. – Понять этот мир – вот наша задача, разве нет? Даже простые вещи ускользают от нас.

– Да, с этим трудно спорить, – прошептала Джулия.

– В самые трудные минуты я полагался только на свою веру. Я понимал то, чего не понимали другие. «Все пройдет» – вот древняя истина. И все-таки я так устал… так устал.

Он обнял ее, нежно прижимая к себе, и они направились обратно. Ветер стих. Рамзес согревал Джулию, и только теперь она полностью открыла глаза, не опасаясь, что в них попадут крошечные песчинки. Царь говорил тихо, медленно, вспоминая:

– Потом на нашу землю пришли греки. Александр, построивший много новых городов, сотворивший новых бо­гов. Мне хотелось только одного: погрузиться в сон, похожий на смерть. И все-таки я боялся смерти, как всякий обычный человек.

– Понимаю, – прошептала Джулия, чувствуя, как дрожь пробежала по ее телу.

– Наконец я решился на трусливую сделку. Уйду в гробницу, во тьму, – а это, я знал, лишит меня сил, – постепенно ослабею, погружусь в глубокий сон и уже не очнусь. Но жрецы царского дома, который я охранял, будут знать, где я лежу, будут знать, что солнечный свет может возродить меня к жизни. Они будут передавать этот секрет каждому новому правителю Египта, предупреждая, что мое пробуждение должно сослужить добрую службу Египту. И горе тому, кто осмелится разбудить меня из простого любопытства или со злыми намерениями, потому что тогда я жестоко отомщу.

Они прошли через двери храма и остановились. Рамзес оглянулся и в последний раз окинул взором колоссальные статуи. Лицо царя купалось в лунном свете высоко наверху.

– Но когда ты спал, ты был в сознании?

– Не знаю. Я не раз задавал себе этот вопрос. И тогда и теперь мне часто казалось, что я вот-вот проснусь, в этом я уверен. И мне снились сны. О, какие мне снились сны! И если я что-то узнавал, то это происходило во сне. Понимаешь, сам я не мог проснуться. У меня не было сил потянуть за цепь, приподнимавшую обитый железом ставень, который мог пропустить в гробницу солнечный свет. Может быть, я и знал, что происходило снаружи. Во всяком случае, позже меня ничто особенно не удивляло. Я превратился в легенду – в Рамзеса Проклятого, Рамзеса Бессмертного, который спит в пещере, ожидая, когда какой-нибудь храбрый царь или царица Египта разбудит его. Не думаю, что они верили этой легенде. Пока…

…не пришла она.

– Она была последней царицей Египта. И единственной, кому я рассказал всю правду.

– Но, Рамзес, неужели она на самом деле отказалась от эликсира?

Он помолчал, словно не хотел отвечать. Потом все-таки произнес:

– Она отказалась от него – по-своему. Видишь ли, она не могла до конца понять, что представляет собой этот эликсир. Позднее она умоляла меня дать его Марку Антонию.

– Понятно. Странно, как я не догадалась.

– Марк Антоний разрушил и свою, и ее жизнь. Она сама не знала, о чем просит. Она не понимала, во что это выльется, – эгоистичный царь и царица, обладающие страшной властью. И потом, им захотелось бы узнать и саму формулу. Неужели Антоний не пожелал бы создать армию, состоящую из бессмертных?

– О господи! – прошептала Джулия.

Вдруг Рамзес остановился и отодвинулся от нее. Они отошли от храма на довольно большое расстояние, и он оглянулся, чтобы снова увидеть гигантские статуи.

– Но почему ты записал свою историю на свитках? – спросила Джулия.

– Трусость, любовь моя. Трусость и мечта о том, что кто-нибудь когда-нибудь обнаружит меня и мою странную повесть и снимет бремя тайны с моих плеч. Я проиграл, любовь моя. У меня не хватило сил. И я погрузился в дрему и оставил там свою историю… Бросил вызов судьбе. Я больше не мог оставаться сильным.

Джулия подошла к нему и обвила его руками, но Рамзес даже не взглянул на нее. Он все еще смотрел на статуи, и в глазах его блестели слезы.

– Может быть, я мечтал, что когда-нибудь меня опять разбудят для новой жизни. Я окажусь среди мудрых людей… Может быть, я мечтал о ком-то….. кто примет вызов. – Его голос дрогнул. – И я больше не буду одиноким странни­ком. И тогда Рамзес Проклятый снова станет Рамзесом Бес­смертным.

Казалось, эти слова удивили его самого. Он посмотрел на Джулию и, обхватив ее плечи, приподнял над землей и поцеловал.

Она не сопротивлялась. Почувствовала, как его руки поднимают ее. Склонила голову ему на грудь, и он понес ее к палатке, к мигающему костру. Звезды падали на далекие сумрачные холмы. Пустыня напоминала спокойное море, раскинувшееся во все стороны вокруг теплого убежища, в которое они вошли.

Здесь пахло расплавленным воском. Рамзес усадил Джулию на шелковые подушки, на темный ковер с вытканными цветами. Танцующий свет свечей заставил ее закрыть глаза. От шелка пахло духами. Этот шатер он сделал для нее, для себя, для такой минуты.

– Я люблю тебя, Джулия Стратфорд, – прошептал он ей на ухо. – Моя английская царица. Моя красавица.

Его поцелуи завораживали Джулию. Закрыв глаза, она легла на спину и позволила расстегнуть свою кружевную блузку и крючки на юбке. Наслаждаясь собственной беззащитностью, она чувствовала, как он снимает с нее сорочку и корсет и стягивает длинные кружевные панталоны. Она лежала обнаженная и смотрела на него, стоящего над ней на коленях, смотрела, как он снимает с себя одежду.

Он был похож на царя – отблески пламени играли на его широкой обнаженной груди, плоть его напряглась. Джулия почувствовала на себе приятную тяжесть его тела. Из глаз ее брызнули слезы – слезы облегчения. Слабый стон сорвался с ее губ.

– Отопри дверь, – прошептала она. – Врата девственности. Открой их, и я твоя навеки.

Он вошел в нее. Боль, крошечная, точечная боль, которая тут же сменилась все нарастающим наслаждением. Джулия осыпала его страстными поцелуями, слизывая жар и соль с его шеи, лица, плеч. Он вонзался в нее – снова и снова, и она выгнулась дугой, приподнялась, чтобы крепче прижаться к нему.

Когда первая волна захлестнула ее, Джулия закричала так, словно умирала. Она слышала, как из горла царя вырвалось сдавленное рычание, – он тоже пришел к финалу.

Но это было только начало.

Эллиот видел, как втянули наверх веревочную лестницу. В бинокль он разглядел среди пологих песчаных дюн далекий огонек палаточного лагеря, крошечную фигурку слуги, верблюдов.

Он встал и, держа трость на весу, чтобы не шуметь, пошел по палубе к двери в каюту Рамзеса. Потянул за ручку – не заперто. Эллиот зашел в полуосвещенное помещение.

Эта вещь превратила меня в трусливого воришку, подумал он. Но остановиться не мог. Эллиот не знал, сколько лет ему осталось прожить. И вот теперь, при тусклом свете луны, пробивавшемся сквозь маленькое окошко, он обыскивал чужой гардероб с аккуратно развешанной на плечиках одеждой, шарил в