– Мышцы напряжены, живот бурлит, и ты – фашист.
– Хорошо! Два переживания и верование! – говорит тренер.
Он стоит рядом с Джери и кажется маленьким по сравнению с ним.
– Какие мышцы напряжены?
– На руках и челюстях. На животе.
– Прекрасно. Где на челюстях?
– Вот здесь... вот эти, – говорит Джери и показывает возле уха.
– Хорошо. Где на животе?
– У... здесь, – говорит Джери и показывает повыше пупка.
– Сколько в глубину?
– Около двух дюймов.
– Хорошо. Это боль, тяжесть или что?
– Это... ух... просто чувство, напряжение.
– Хорошо. Опиши, что происходит с мышцами рук.
– Они все еще слегка напряжены.
– У тебя в руках две ебаные мили мышц! Где именно?
– В пальцах и вокруг плеч.
– Прекрасно. Расскажи точнее, какие ощущения у тебя в пальцах.
Джери шевелит пальцами.
– Они... уже в порядке.
– Прекрасно, посмотри снова на живот. Опиши, что ты чувствуешь.
– Тяжесть выше пупка.
– Какой она величины?
– С мяч для гольфа.
– Сколько в глубину?
– Должно быть, два дюйма.
– Прекрасно. Какого она цвета?
– Цвета?
– Какого цвета тяжесть?
Джери долго стоит с опущенной головой, вглядываясь в себя.
– Нет, не могу сказать.
– Хорошо. Тогда скажи, какой величины тяжесть сейчас?
Джери колеблется.
– Она... ух... там ничего больше нет. Нет тяжести.
– Я вижу. Ты все еще чувствуешь злость? Джери застенчиво улыбается.
– Нет.
– Ты все еще воспринимаешь меня как тупого фашиста?
Джери улыбается.
– Когда ты спросил, я почувствовал волну раздражения, но... в основном... нет. Фашист, может быть, но не тупой.
– Ты прикоснулся к своей злости, и она исчезла?
Секунду Джери неуверенно переминается с ноги на ногу.
Затем он трясет головой и усмехается: – Она явно исчезла.
– Что бы произошло, если бы я пять минут назад попросил тебя взять себя под контроль, превратить свою злость в миролюбие, раздражение – в любовь?
– Я бы сказал, чтобы ты заткнулся... я бы продолжал злиться...
– Стало бы хуже?
– Да...
– Спасибо.
Начинается наш второй процесс. Мы садимся, не перекрещивая рук и ног, и следуем инструкции по размещению пространства. Минут через двадцать постоянное фоновое бормотание наших умов – «иама-иама» в ЭСТ– терминах – затихает. Один или два человека плачут, некоторые спят. Мы расслабляем мышцы во лбу, челюстях, языке. Мы глубоко дышим. Мы слушаем длинную декларацию утверждения жизни, которую читает тренер.
Наконец нас просят представить себе идиллический пляж, на котором мы могли бы чувствовать себя совершенно свободно. Тренер помогает нам увидеть и почувствовать дюны, тростник, ракушки, теплоту песка, линию пены параллельно линии воды, голубое небо с облаками, кусочки дерева, раздавленную банку из-под пива, остатки костра, чаек, кружащихся над разлагающейся рыбой. Он помогает услышать крики чаек, шум прибоя. Включается запись с ритмическим шумом прибоя. Нас просят играть в любые приятные нам игры.
Наконец наступает долгожданный полуторачасовой перерыв на обед. Как школьники, которых слишком долго держал строгий учитель, ученики разбегаются по прилегающим к отелю улицам.
Сидя за столами различных ресторанов, рассеянных в окрестностях отеля, многие ученики кажутся несколько подавленными. Трудно сказать, что это – усталость ли после долгого дня или безмятежность, вызванная второй медитацией на наших «пляжах», или смутное подозрение, что все наши обычные застольные разговоры – это все не то, не то, не то...
* * *
– Гарольд? Встань. Возьми микрофон, – говорит тренер после перерыва.
– То, что случилось со мной на пляже, было сперва приятным, а потом пугающим. Я был там, я действительно слышал волны и чувствовал воду. Когда ты сказал играть, я решил играть с двумя своими детьми. Но они не пришли, они не материализовались. Тогда я решил позвать своих приятелей. Никого. Никто не материализовался. Это было жутко. И тогда я понял, что никогда ни с кем не играл. Никогда. Не потому, что они не хотели со мной играть... Это я никогда не играл с ними...
Барбара: – ...Я не понимаю, почему меня тошнит. Оба раза, в обоих процессах, как только ты заканчивал с размещением пространства в ногах, я начинала чувствовать боль в животе. Нет ни мыслей, ни воспоминаний, только тошнота... Почему?
Дэвид:
– ...Когда ты предложил играть, я неожиданно побежал вдоль пляжа, вдоль линии прибоя. Но ты сказал «играть», и я подумал, что это не
игра. Я пытался представить себе игру, но я продолжал бежать, это было так живо, я бежал не от чего-то, а к чему-то, просто бежал по своему пляжу.
Дженифер:
– ...На этот раз я не плакала. Я сидела на песке и смотрела на волны, это было хорошо. Когда пришло время играть, я построила крепость из песка, в жизни я ни-когда.этого не делала. Я построила крепость у самой воды, Я знала, что большая волна все разрушит, но это не имело значения... Я была счастлива. Когда стену смыло, было очень приятно...
Роберт:
– Как можно играть на этом ебаном пляже, когда женщина рядом все время дергается? Все это смешно. Проклятая запись грохотала, как поезд. Я только раздражился и все время думал, что это за хуйня...
Анджела:
– Я никогда не чувствовала запахов, первый раз в жизни. (Анджела излучает возбуждение и застенчиво улыбается.) Я почувствовала запах. Я знаю, что это покажется странным, но запах разлагающейся рыбы был прекрасен... просто прекрасен.
Хэнк:
– Я только хочу сказать, что я ничего не получил от процесса. Я думаю, что зря потратил время. Я главным образом спал...
Том:
– Отличный был пляж. Небо было таким голубым, как под травой, я даже чувствовал тепло. Но
