— Так вот что, корнет: когда вы пойдете к ним, можете обещать им вдоволь мяса и пива. И того и другого они получат полный рацион, а может быть, и двойной. Но чтобы не смели самовольничать и таскать! Скажите им, чтобы соблюдали восьмую заповедь, и, если кто-нибудь посмеет ее нарушить, пусть знает: тут же вздерну на сук! Им надо внушить, что мы сейчас не на войне, хотя Бог знает, не придется ли нам скоро опять воевать. Судя по тому, что я слышал и видел вчера среди этого сброда, я не удивился бы, если бы король еще до весны приказал нам расправиться с ними.
— Очень на то похоже, — согласился Стаббс.
— Мне-то все равно, когда бы это ни случилось, — задумчиво продолжал капитан кирасиров. — Чем скорее, тем лучше! Но только если дело дойдет до драки, нас отсюда отзовут, а после этих чертовых маршей и контрмаршей я не прочь отдохнуть немного. Мне кажется, я мог бы чудесно насладиться здесь полным бездельем — так, месяц-другой. Ведь недурна квартирка?
— Ну, еще бы!
— И девушки тоже недурны… Вы их видели?
— Да, мельком в окно, в то время как я одевался. Я видел — их было две на террасе.
— Их только две и есть — дочь и племянница. Ну, корнет, признавайтесь: которая из них?
— Пожалуй, маленькая мне больше по вкусу. Красотка, черт побери!
— Ха-ха-ха! Как же я не догадался! — воскликнул капитан. — Да, — продолжал он, понизив голос, словно рассуждая сам с собою, — я думаю, да и всегда так думал, что мать-природа создала некоторые души, совершенно не способные оценить ее лучшие произведения! Вот передо мной человек, который искренне считает, что эта маленькая егоза и жеманница красивее царственной сестры. А эта женщина, на взгляд человека со вкусом и опытом, обладает такими достоинствами! Редкими достоинствами. Ха-ха-ха! Стаббс — что он видит? Юбку да корсаж! Я вижу много больше — нужно ли говорить! — душу. Он видит хорошенькие губки, блестящие глазки, красивый носик, пышные косы и влюбляется без памяти в то или другое. А для меня это не только губы, взгляд или волосы, а все вместе — и губы, и глаза, и нос, и щеки, и кудри — неотделимо от души!
— Ну это уж чересчур высоко — мечтать о таком совершенстве! — воскликнул Стаббс, который стоял и слушал этот восторженный монолог.
— Да-да, совершенство, так оно и есть, корнет!
— Но где же вы его отыщете? Думаю, что нигде.
— Вы слепы, корнет! Слепы, слепы, как крот, иначе вы еще нынче утром увидели бы его!
— Согласен, — сказал корнет. — Я видел нечто очень близкое к нему — более близкое, чем я видел за всю свою жизнь. Я, право, не думаю, что во всей Англии найдется еще столь прелестное создание. Нет, черт возьми, не думаю!
— Какое создание?
— Да та самая малютка, о которой мы с вами говорим! Ее зовут мисс Лора Лавлейс. Я узнал это от ее горничной.
— Ха-ха-ха! Вы просто дурень, Стаббс, к счастью для вас! К счастью для меня, хочу я сказать. Будь вы одарены вкусом или рассудком, мы могли бы стать соперниками, а это, мой очаровательный корнет, было бы для меня большим несчастьем. Но теперь наши пути идут врозь. Вы видите что-то — ни вы, ни я не можем сказать, что именно, — в мисс Лоре Лавлейс. А я вижу нечто в ее кузине, и я могу понять и понимаю, что это такое. Я вижу совершенство! Да, Стаббс, сегодня утром у вас перед глазами была не только самая красивая женщина Бэкингемского графства, но, может быть, самая прекрасная в Англии! А вы этого не поняли. Ну, не беда, достойный корнет! О вкусах не спорят. А ведь как хорошо, что не все думают одинаково!
— Верно, черт возьми! — согласился корнет. — Мне так маленькая больше нравится.
— Вы ее и получите. А теперь, Стаббс, раз я не могу выйти из комнаты с раненой рукой, подите вы и постарайтесь увидеть сэра Мармадьюка. Постарайтесь загладить вчерашнюю грубость и дайте ему понять — как-нибудь так, обиняком, — что мы с вами вчера перехватили лишнего на постоялом дворе. Расскажите о нашей последней кампании во Фландрии, о том, что там мы привыкли к вольной жизни. Словом, говорите что хотите, но постарайтесь смягчить его и расположить к нам. В конце концов, я не думаю, что этот почтенный дворянин так уж нелоялен. По всей вероятности, эта история с отзывом от двора его юного отпрыска и вызвала неудовольствие короля. Сделайте все возможное, чтобы настроить его дружелюбно. Помните: если вам это не удастся, мы с вами только и сможем, что посматривать на этих красоток через окно, как вы сегодня утром. И нечего и думать навязывать им наше общество! Если мы только попытаемся это сделать, сэр Мармадьюк может отправить своих цыплят в другое гнездышко, и тогда, корнет, наша квартира будет довольно скучной.
— Что же, мне сейчас пойти к сэру Мармадьюку? — спросил корнет.
— Чем скорей, тем лучше. Я думаю, они уже позавтракали. В деревне встают рано. Попытайтесь пройти в библиотеку. По всей вероятности, вы его найдете там: он слывет любителем книг.
— Сейчас же иду, черт возьми!
И с этим привычным восклицанием корнет торопливо вышел из комнаты.
— Я должен овладеть этой женщиной! — сказал Скэрти, поднявшись с кресла, и с решительным видом зашагал по комнате. — Я должен овладеть ею, даже если я погублю свою душу! О красота, красота! Единственная подлинная владычица мира! Ты можешь превратить тигра в кроткого ягненка, а ягненка сделать свирепым тигром! Чем я был вчера, как не тигром? Сегодня я покорен, укрощен, я кроток, как сосунок. А, черт! Если бы я только знал, что такая женщина смотрит на нас, — а ведь она была там, в этом нет никаких сомнений, — я мог бы избежать этого злополучного поединка. Она все видела, не могла не видеть! А я сброшен с лошади, побежден! О проклятье!
Это хриплое восклицание, вырвавшееся у него сквозь зубы, и злобное выражение лица красноречиво показывали, как горько он переживает свое унижение. И не только боль от вчерашней раны, — хотя это, наверно, усиливало его ярость, — терзала его, но и боль поражения, поражения на глазах у такой женщины, как Марион Уэд!
— Проклятье! — воскликнул он снова, в волнении расхаживая взад и вперед.
— Кто этот человек? Что он представляет собой? Мне сообщили только его имя — и ничего больше! Голтспер! Сэр Мармадьюк до вчерашнего дня не знал его. Но тогда, значит, и она не знала его? Разве могла у него быть возможность познакомиться с ней? Нет-нет! А может быть… — продолжал он, помолчав, и лицо его немного прояснилось, — может быть, они и сейчас не знакомы? Ведь, может быть, она и не видела этого злосчастного поединка? Кто знает, была ли она там? Во всяком случае, я ее не видел. В конце концов, ведь это может быть и женатый человек. Не так уж он молод. Но нет, я забыл про эту перчатку на его шляпе! Вряд ли это перчатка его жены. Ха-ха-ха! Но разве это что-нибудь доказывает? Я сам был когда-то женат, и это не мешало мне носить на шляпе любовные сувениры. Хотел бы я знать, кому принадлежит эта перчатка! Ах, черт возьми!
Скэрти теперь уже не ходил, а метался по комнате, как будто бурный поток мыслей увлекал его за собой. Но едва это проклятье сорвалось с его уст, он вдруг точно застыл на месте, приковавшись взглядом к какому-то попавшемуся ему на глаза предмету.
Прямо перед ним на маленьком столике, стоявшем в глубине комнаты, лежала небрежно брошенная перчатка. Это была дамская перчатка с прикрепленными к ней отворотами, расшитыми золотой нитью и украшенными кружевом. Она казалась парой той перчатки, которая занимала сейчас его мысли, той самой перчатки, которая вчера красовалась на шляпе Генри Голтспера!
— Клянусь Небом, та же самая! — воскликнул он, и вся краска отхлынула от его лица, когда он, наклонившись, стал разглядывать ее. — Нет, не та же самая, — промолвил он, взяв перчатку и внимательно вглядываясь в нее. — Не та же самая, но парная к ней! Сходство полное: кружево, вышивка, узор — все! Я не могу ошибиться! — И, произнося эти слова, он злобно топнул ногой. — Здесь что-то кроется! — продолжал он, овладев собой. — До вчерашнего дня сэр Мармадьюк не знал его. Он не может быть знаком с дочерью сэра Мармадьюка! И тем не менее он открыто носит ее перчатку на своей шляпе. Но ее ли та перчатка?.. А чья же? Может быть, она принадлежит той другой, племяннице? Нет-нет! Как ни мала эта перчатка, все же она слишком велика для крошечной лапки. Это перчатка Марион!
Несколько секунд Скэрти стоял, вертя в руках замшевую перчатку и рассматривая ее со всех сторон. Его побуждало к этому не простое любопытство; более сильное чувство отражалось на его мрачно
