— Стану вашим шпионом, принц Кэриллон. Приду в Хомейну-Мухаар, во дворец, и разведаю, что замышляет Беллэм.
— Опасно, — раздался за моей спиной голос Финна. — Кролик просит позволения бежать.
— Ну да, — согласился Лахлэн. — Но кто другой сможет сделать это? Не Чэйсули, это ясно. И не хомэйн — кого из них и под каким предлогом примет Беллэм? Но я — я арфист, а арфисты ходят там, где им заблагорассудится.
Верно: арфистов принимают и там, куда не может прийти простой человек. Я знал это с детства — дядя принимал в Хомейне-Мухаар арфистов со всех концов королевства. Я не сомневался в том, что из арфиста может получиться прекрасный шпион. И все же…
— Лахлэн Элласиец, — сказал я, — какие же услуги ты можешь мне оказать?
Его пальцы пробежали по струнам. Это была светлая мелодия, напоминавшая о танцах, песнях и юности. Перед моими глазами встало видение: юная женщина, легкая в движениях, очаровательная, с темно-золотыми волосами и яркими голубыми глазами. На устах ее был смех, в душе — веселье. Моя сестра, Турмилайн — такая, какой я помнил ее, какой видел в последний раз, когда ей было девятнадцать лет.
Сейчаc она повзрослела на пять лет.
Турмилайн, заложница Беллэма. Лахлэн прекрасно знал об этом. Я мгновенно соскочил с коня, в два шага оказавшись подле дерева.
Моя рука потянулась к его пальцам, чтобы остановить музыку, но я ничего не успел сделать. Сила, великая и непонятная, оттолкнула меня так, что я едва не упал — словно незримая преграда возникла между мной и арфистом. Я невольно отступил на шаг — и замер неподвижно.
Пальцы замедлили свой бег по струнам, мелодия истаяла, и Только эхо ее все еще отдавалось под сводами леса. Потом затихло и оно, и повисло напряженное молчание.
— Нет, — тихо сказал он, — никто не сможет заставить молчать истину.
— Ты говорил, что не станешь зачаровывать меня!
— Я этого и не делал, — просто сказал он. — Сила исходит от Лодхи, не от Его слуги. Если вы захотите повредить моей Леди, боюсь, она повредит вам, — он больше не улыбался, — но ни я, ни моя арфа — мы не желаем вам зла, мой повелитель, зло может настичь только того, кто пожелает зла мне.
Я почувствовал, как гнев закипает в моей груди, жесткой рукой сжимает мне горло.
— Я не желал тебе зла, — натянуто произнес я. — Я просто хотел, чтобы это прекратилось…
— Моя Леди начинает петь, когда захочет, — мягко сказал он. — Все ваши мысли, господин, прикованы к ваши сестре, пленнице Беллэма. Я просто хотел показать вам это, чтобы объяснить, что я могу сделать для вас.
Финн оказался рядом со мной:
— И что же ты сделаешь? — поинтересовался он. — Вырвешь его сестру из лап Беллэма? Лахлэн покачал головой:
— Этого я не смог бы сделать даже с помощью Лодхи. Но я могу передать ей все, что вы пожелаете, а также узнать все, что возможно, о планах Беллэма и Тинстара.
— О боги! — прошипел я сквозь зубы. — Если бы я мог доверять тебе…
— Так доверьтесь мне, мой господин, — мягко посоветовал он. — Доверьтесь своему вассалу, если уж не верите мне. Разве он не узнал моих намерений?
Я резко выдохнул — так, что, кажется, в моей груди вовсе не осталось воздуха — и посмотрел на Финна: его лицо было серьезно, почти торжественно.
Сейчас он был очень похож на Дункана, подумалось мне.
Финн смотрел на Лахлэна. В солнечных лучах его золото лиир горело не менее ярко, чем струны арфы. Ни он, ни арфист не сказали ни слова, они словно оценивали друг друга. Сам я просто не знал, что делать, потому мне оставалось только предоставить право решения Финну. Я был голоден, устал и измучился, принимать решения было выше моих сил.
— Можешь доверять ему, — наконец, сказал Финн словно бы через силу. Худшее, что он может сделать — сказать Беллэму, что мы здесь, — он нехорошо усмехнулся. — Если же он сделает это, и Беллэм пришлет сюда солдат, мы просто убьем их.
Я не сомневался, что он сможет это сделать — с тремя-то сотнями воинов Чэйсули! И Лахлэн, без сомнения, тоже знал это.
Он поднялся со ствола, прижимая к груди свою Леди. Медленно, медленно он опустился на одно колено, все еще обнимая арфу, и слегка склонил голову. Гордый человек этот Лахлэн, я не ждал от него такого. Покорность не шла ему: скорее, склоняться должны были перед ним.
— Я буду служить вам в этом, принц, как желал бы, чтобы вы служили мне, будь я на вашем месте, — лицо его было почти мрачным, но в глазах я разглядел и огонек истинного чувства — уверенность в своей судьбе.
Как толмоора Финна.
Я кивнул:
— Что ж, хорошо. Иди же в Хомейну-Мухаар и исполни свой долг.
— Господин мой, — он еще мгновение стоял на коленях, быть может, впервые преклоняясь перед королем, а не перед богом, потом поднялся. И — исчез почти мгновенно, скрылся за густой порослью, не проронив ни слова на прощание. Но, как ни странно, арфа все еще звучала — так, словно самый воздух пел.
— Идем, — сказал, наконец, Финн, — Дункан ждет нас.
Я несколько мгновений безмолвно смотрел на него:
— Дункан? А как он узнал, что я вернулся? Финн ухмыльнулся:
— Вы забываете, господин мой — мы в некотором роде находимся в Обители, он явно развлекался. — Здесь лиир. И болтливые женщины в придачу, — ухмылка стала еще шире. — Можешь винить меня или Сторра — или Кая, поскольку именно он, как говорит мне Сторр, и поведал Дункану о твоем возвращении. Мой братец
— рухо — ждет, и с некоторым даже нетерпением.
— Дункан в жизни никогда не был нетерпеливым, — я раздраженно прошагал к своему коню и смел в седло. — Ну, ты едешь? Или я еду без тебя?
— А теперь кто из нас нетерпелив? — не дожидаясь ответа, которого я, впрочем, и не собирался давать, он вскочил в седло и поехал вперед, указывая дорогу.
Я увидел Дункана раньше, чем он меня: он был слишком занят своим сыном. Я решил, что это и есть его сын: мальчику на вид было как раз лет пять, а лицо его было не менее серьезным, чем у его отца. Он был маленьким воином-Чэйсули, в коже и сапогах, только золота на нем не было: он еще не был мужчиной, не был связан с лиир. Это у него еще в будущем.
Мальчик внимательно слушал отца. Черные волосы, вьющиеся, как и у всех Чэйсули в детстве, обрамляли смуглое лицо, а желтые глаза горели любопытством.
Я было подумал, что он мало что унаследовал от матери — и тут мальчишка улыбнулся. Я увидел словно отражение Аликс и почувствовал боль от того, что Донал был сыном Дункана, а не моим.
Дункан быстро наклонился и, подхватив мальчишку на руки, поднял его и посадил на плечо. Он обернулся, улыбаясь знакомой тихой улыбкой — улыбкой финна — и я понял, что очень мало знаю Дункана. Я всегда видел в нем соперника, мужчину, который желал ту же женщину, что и я, и который завоевал ее, когда я не смог этого сделать. Я видел в нем человека, который увел свой народ от границы пропасти туда, где оставалась надежда выжить. О прочем я и не думал.
Теперь же я задумался, кем он был для Чэйсули — и для того мальчонки, которого нес сейчас на плече.
А мальчишка смеялся. Его голос был чистым сопрано, звучал чуть похоже на голос девочки — с возрастом это уйдет, сердечный, открытый, не таящийся ни о г кого. Несомненно, Донал знал, как это — прятаться и скрываться, поскольку именно этим он и занимался все пять лет своей жизни, но смелости он из-за этого не утратил. Дункан и Аликс следили за тем, чтобы он чувствовал себя хотя бы относительно свободным.
Обитель внезапно ожила. Гул голосов и смех детей стал служил теперь словно бы дополнением к этой сцене. Глядя на Дункана и его сына я понимал, что вижу будущее Хомейны. Сын, рожденный от
