Лиир?.. Я остановился. Я стоял в тени старой березы. Солнечный свет, пробивавшийся сквозь листву, золотыми монетами усыпал мой путь.
Лиир?
Волк. Такой, как Сторр: серебряный мех, янтарные глаза. Свобода, сила н грация, которой никогда не знать человеку.
Как? спросил я. Как, это произошло?
Финн никогда не мог объяснить мне это так, чтобы я понял: не мог подобрать нужных слов. Лиир-и-воин-и-лиир, говорил он. Финн не умел выразить это по-другому. Разделить их — значит предать их смерти, скорой или медленной.
Огромная, чудовищная пустота, которую нечем заполнить, ведет к безумию: лучше смерть, чем такой конец.
Впервые я узнал, что значит менять облик. Я чувствовал это всем своим существом, кровью и плотью — будь это плоть человека или волка. Я чувствовал, как моя душа устремляется вниз, к сердцу земли, чтобы, коснувшись его, призвать магию изменения.
Пустота. Странный искаженный облик человека, изменяющего свой облик на облик иного существа. Он изменял облик по своей воле, когда желал того, отдавая свой человеческий образ земле. Словно бы покров плоти тающим снегом соскальзывал с костей, и сами кости изменялись. Все, что не было нужно человеку в облике лиир — одежда, оружие, излишняя тяжесть тела — все это уходило в землю, и магия земли хранила то, что оставалось от человека. Обмен. Человек отдавал все лишнее — и обретало новый образ.
Магия. Могущественная магия, чьи корни таились в сердце земли. Я почувствовал, как густая шерсть на загривке встает дыбом. Изменение коснулось не только моего тела. Изменилась и моя душа.
Я знал, что такое пустота, которая поглощает человека, чтобы извергнуть зверя. Я знал, почему она существует. Боги создали пустоту, чтобы защитить глаза и разум тех, кто видел превращение. Даже для сильнейшего из людей непереносимо было бы увидеть, как тает и меняется плоть, утекая в землю и перерождаясь, как плавятся кости, обретая новую форму — как человек обращается в нечто иное… Потому изменение окружала тайна, покров магии и колдовства. Ни один человек, увидевший изменение, никогда больше не назвал бы Чэйсули людьми.
Теперь этого не мог сделать и я.
Страх охватил меня, я дернулся в своих путах…
Путы. Я висел в пропасти. Человек, не волк, не зверь. Но если я не пойму, что такое Чэйсули, я никогда не стану Мухааром.
Ибо Чэйсули суть — Хомейна. Сердце, душа, кровь Хомейны.
Я почувствовал, как на меня накатывает волной безумие, и безумие выталкивало из горла слова.
— Примите! — крикнул я. — Примите этого человека, этого Мухаара! Тишина.
Безмолвие.
— Жа-хай! — почти вопль отчаянья, рвущий легкие в клочья. — Жа-хай, чэйсу, Мухаар!
— Кэриллон.
— Жа-хай, — выдохнул я. — Жа-хай!.. О боги, примите. О боги, примитеПримитеПримите… — Кэриллон.
Если они не примут меня… если не примут…
— Кэриллон.
Прикосновение плоти к плоти. Плоть — к — плоти.
Рука, поддерживающая мою голову.
— Жехаана? — хрипло выдохнул я. — Жехаана? Жа-хай… жехаана, жа-хай…
Чьи-то руки приподняли мою голову. Чьи-то руки поддерживали меня, баюкали, словно ребенка, который слишком слаб еще, чтобы подняться на ноги самому. Я лежал на холодном каменном полу, а надо мной склонялась какая-то тень.
Ослепленные глаза мои могли различить только силуэт. Мужчина. Нет, это не была моя жехаана.
— Жехаан? — одним дыханием, уже без голоса.
— Нет, — ответил он. — Рухолли. Сейчас, в этот миг, я — твой рухолли.
Руки на мгновение крепче сжали мое, еще безвольное и бессильное, тело:
— Рухо, все уже окончилось, — Жа-хай ?
— Жа-хай-на, — проговорил он, словно бы успокаивал меня. — Жа-хай-на Хомейна Мухаар. Ты — родился.
РодилсяРодилсяРодился…
— Жа-хай-на?..
— Принят, — мягко проговорил он. — Родился король всех кровей.
Ко мне снова вернулся хомэйнский язык, но голос мой можно было назвать человеческим только с большой натяжкой:
— Нет, — я внезапно понял это. — Я — только хомэйн.
— Четыре дня ты был — Чэйсули. Этого вполне довольно.
Я тяжело сглотнул.
— Здесь темно. Я почти не вижу тебя. Это было правдой. Я видел только силуэт — темный силуэт на фоне кремово-белого мрамора, во мраке казавшегося темно-серым, силуэты лиир, покрывавшие стены, были сейчас почти неразличимы.
— Я оставил факел на лестнице, дверь почти закрыта. Пока ты не будешь готов, пусть лучше остается так.
Глаза у меня болели от света, пробивавшегося сквозь узкую щель — там, где был выход. Луч света сверкнул, отразившись от золотых браслетов, едва не ослепив меня сиянием, черной чертой обозначился шрам на лице того, кто назвал меня — рухо…
Шрам. Не Дункан — Финн.
— Финн… — я попытался сесть — и не смог. Не хватило сил.
Он снова заставил меня лечь.
— Не спеши. Ты пока еще… не обрел цельности. Не обрел цельности? Но что тогда со мной..?
— Финн… — я замолчал, потом продолжил, — я выбрался? Выбрался из… из этой ямы?
Я просто не мог в это поверить.
Финн улыбнулся, напряжение и усталость покинули его лицо.
— Ты выбрался из Утробы Земли. Разве я не скачал тебе, что ты родился?
Я начал чувствовать холод мрамора и вспомнил, что прошел это испытание обнаженным. Лежать было неудобно. Я подтянул ноги, пытаясь понять, что со мной.
Нет, кажется, все было в порядке — по крайней мере, с моим телом. А-с разумом?
— Я сошел с ума? Ты это имел в виду?
— Отчасти — может быть. Немного. Но это скоро пройдет. Это… — он на мгновение замолчал. — Мы нечасто делаем такое, заставляя человека рождаться заново. Это тяжело пережить.
Я наконец сел, внезапно осознав — я стал другим. Я больше не был Кэриллоном. Я был чем-то иным. И это «что-то» заставило меня приподняться и сесть. Я заглянул в лицо Финна, в его глаза — желтые даже во мраке. Глаза зверя…
Я коснулся рукой своего лица — но не мог, конечно, определить на ощупь цвет моих глаз. Они были голубыми.. а — теперь? И — кто я теперь…
— Человек, — ответил Финн.
Я прикрыл глаза и замер во мраке, слушая свое дыхание — так, как я слышал его там, во Чреве Земли.
И — па-тамм, па-тамм, па-тамм…
— Жа-хай-на, — мягко повторил Финн. — Жа-хай-на, Хомейна Мухаар.
Я потянулся к нему и обхватил пальцами его запястье — быстрее, чем он успел отстраниться или хотя бы сделать какое-то движение. Осознал, что в первый раз опередил Финна, и держал его руку теперь
