подозревать в намерении убить королеву. А если он останется, он действительно может ее убить. Он не рассказывал тебе, что собирался сделать?
Ее губы побелели:
— Рассказывал. Но у него не было выбора…
— У меня теперь — тоже, — я покачал головой. — Или ты думаешь, что я не хочу, чтобы он вернулся? Боги, Торри, ты не знаешь, чем были для нас двоих годы, проведенные в изгнании! Он был со мной слишком долго для того, чтобы я так легко мог перенести расставание с ним. Но так нужно. Что я еще могу сделать? Я никогда не смогу доверять ему в том, что касается Электры…
— Может быть, ты не должен доверять ей?
— Я женился на ней, — угрюмо ответил я. — Она нужна мне. Если я позволю Финну остаться, и с Электрой что-нибудь случится, знаешь, что будет с Хомейной?
Солинда восстанет. Ни одна армия не сумеет укротить разъяренную страну. Это убийство, Торри, — я медленно покачал головой. — Или ты думаешь, что кумаалин завершилась? Нет. Не будь так глупа. Это можно остановить, но приказать забыть нельзя. Слишком долго Чэйсули были ненавистны Хомейне. И это еще не конец.
Факел шипел и потрескивал, тени плясали на лице Торри.
— На этот раз их народ может погибнуть. А с ним погибнет и Хомейна.
По ее лицу катились сверкающие капли слез:
— Кэриллон, — прошептала она, — у меня будет ребенок от него.
Когда я смог говорить хотя бы шепотом — так сильно было потрясение — я произнес его имя. Потом, про себя:
— Как я этого не заметил?
— Ты не приглядывался. Не обращал внимания. А теперь слишком поздно, — она подобрала юбки и полы плаща. — Кэриллон… он ждет меня. Мне пора уходить.
— Торри…
— Я ухожу, — мягко сказала она, — Я хочу быть с ним.
Мы стояли и молча смотрели друг на друга: в подземелье, полном мраморных лиир, было слышно только потрескивание факела. Я слышал далекие крики ястреба и сокола, и вой волка, преследующего добычу. Вспоминал, что значит быть Чэйсули…
Я бросил в пропасть факел:
— В темноте я никого не увижу. Человек может уйти или остаться — я даже не узнаю этого.
С верхней площадки лестницы падал рассеянный свет. Кто-то стоял наверху с факелом. Кто-то, кто ждал Торри.
Я видел слезы на ее лице, когда она подошла поцеловать меня. А потом она ушла, и я остался наедине с тишиной и лиир.
Я захлопнул крышку люка. Поток воздуха взметнул легкий пепел, тут же осевший на моей одежде — но мне это было безразлично. Я снова завалил железную плиту углями и поленьями и в одиночестве покинул тронный зал.
Я собирался лечь, хотя и знал, что не смогу уснуть. Собирался утопить горе в вине. хотя и знал, что не опьянею. Собирался попытаться забыть, хотя и знал, что это невозможно.
Приди, о госпожа моя, и слушай душу мою Я струны сплету из нитей души, чтобы песнею стал ее стон.
Но не тронут тебя мольбы, Если сердце сковано льдом.
И уста твои вовек не шепнут — «люблю».
Я остановился. Волшебство музыки обняло меня и я тут же понял — это Лахлэн. Лахлэн и его Леди. Лахлэн, все песни которого были сложены для Торри.
Приди, о госпожа моя, и рядом со мною сядь:
Я сложу тебе песню прекрасней той, что звезды в небе поют.
Я молю — останься со мной, Я буду любить и ждать, Я отдам тебе сердце мое И арфу мою…
Я пошел на звук песни и обнаружил в маленькой комнатке Лахлэна. На полу были разбросаны подушки, но Лахлэн устроился на трехногом табурете, обитом бархатом, руки его касались Леди с такой нежностью, словно она была женщиной м его возлюбленной. Я остановился в дверях, завороженный мерцанием золотых струн и чудесного камня.
Он склонился к арфе, музыка полностью поглотила его, лицо его было спокойным и мирным, глаза закрыты, черты лица тонки и аристократичны.
Менестрель-арфист несет на себе печать богов и никогда не забывает об этом.
Потому все они так уверены в себе и горды.
Музыка затихла, наступила тишина, потом он поднял голову и посмотрел на меня, тут же поднявшись со своего табурета:
— Кэриллон! Я полагал, вы уже спите.
— Нет.
Он нахмурился:
— Ваша одежда вымокла и вся в пепле. Не думаете ли вы, что вам было бы лучше…
— Он ушел, — прервал я его плавную речь, — Турмилайн тоже.
Лахлэн уставился на меня непонимающим взглядом:
— Торри! Торри..?
— Вместе с Финном, — я хотел сказать это побыстрее, чтобы покончить с мучительной сценой.
— Лодхи! — лицо Лахлэна приобрело цвет слоновой кости, — О Лодхи… нет…
— он сделал три шага, все еще сжимая в руках свою Леди, потом вдруг остановился. — Кэриллон… скажи, что ты ошибся…
— Это было бы ложью.
В его глазах была боль, лицо застыло. Он был как ребенок во власти кошмара, пытающийся осмыслить происходящее.
— Но… ты же сказал, что она предназначена принцу!
— Принцу, — согласился я, — но не менестрелю. Лахлэн…
— Неужели я ждал слишком долго? — непослушными руками он прижимал к груди арфу, — Лодхи, неужели я ждал слишком долго?!
— Лахлэн, я знаю, что ты любил ее. Я видел это с самого начала. Но нет смысла цепляться за надежду на то, что не могло бы произойти.
— Верни ее, — в нем внезапно появилась решимость. — Забери ее у него. Не позволяй ей уйти…
— Нет, — твердо сказал я. — Я отпустил ее потому, что уже не мог ее остановить. Я слишком хорошо знаю Финна. А он достаточно ясно заявил, что никому и ничему не позволит больше встать между ним и женщиной, которую он желает.
Лахлэн поднял руку, потер лоб, словно серебряный обруч давил ему голову.
Потом внезапно и резко сорвал его с головы и сжал в кулаке — вторая рука по-прежнему придерживала арфу.
— Арфист! — с болью выкрикнул он. — Лодхи, каким же я был глупцом!
— Лахлэн…
Он тряхнул головой:
— Кэриллон, неужели ты не можешь вернуть ее? Я обещаю, ты будешь доволен.
Я расскажу ей кое-что…
— Нет, — на этот раз я говорил мягко. — Лахлэн — у нее будет ребенок от Финна.
Он побелел совершенно и почти упал на табурет, мгновение смотрел в пол, потом негнущимися руками положил на пол обруч и арфу, словно отрекаясь от них.
— Я хотел увезти ее домой. Больше он не сказал ничего.
— Нет, — повторил я, — Лахлэн… мне очень жаль.
Он молча вытянул из-под камзола тонкий кожаный шнурок, снял его через голову и протянул мне
