— Да. И она — по-прежнему Королева Хомейны.
— Которой сделал ее я, — я потряс головой. — Нужно было послушаться тебя.
Финна. Нужно было послушать хоть кого-нибудь.
Дункан, все еще сидевший на табурете, улыбнулся:
— Ты знаешь об искусстве быть королем гораздо больше, чем я, Кэриллон. Эта женитьба дала Хомейне мир — по крайней мере в том, что касается Солинды,
— и потому я не могу винить тебя. Однако…
— …однако я женился на женщине, которая желала мне смерти с того самого мгновения, как впервые увидела меня, — боль вгрызалась теперь в мои внутренности. — Боги… я должен был понять все, едва ее увидел. Она говорит, что ей больше сорока лет — я должен был понять, что Тинстар может не только дать эти годы молодости, но и отнять их. — я потер морщинистое лицо, чувствуя, как покалывает пальцы. — Я должен был понять, что Тинстар окажется сильнее, когда рядом со мной не будет Чэйсули. Не будет ленника.
— Они хорошо рассчитали все, Тинстар и Электра, — согласился Дункан. Сначала — ловушка, в которой Финн мог погибнуть: тогда они избавились бы от него скорее. Затем, когда это не сработало, они заманили его во вторую западню.
Не сомневаюсь в том, что Финн наткнулся на Тинстара и Электру там, где ожидал застать ее одну. Он не мог коснуться Тинстара, но Тинстар коснулся его и ушел, и Финн остался с Электрой. А когда он сказал тебе о присутствии Тинстара, ты подумал только о связи Айлини с Электрой…
Дункан покачал головой, в лучах солнца ярко блеснула золотая серьга:
— Они играли с нами, Кэриллон… и едва не выиграли.
— Они выиграли, — платье висело на мне, как на вешалке. — У меня есть только дочь, а Хомейне нужен наследник.
Дункан поднялся и подошел к Каю, протянув к птице руку, словно хотел пощадить — но передумал. Я увидел, как дрожат его пальцы.
— Ты все еще молод, даже если чувствуешь себя старым, — он стоял ко мне спиной, — Возьми себе другую чэйсулу и подари Хомейне наследника.
Я смотрел ему в спину, он застыл напряженно, ожидая моих слов.
— Ты знаешь законы Хомейны. Ты был на свадебной церемонии: разве ты забыл клятвы? Хомэйны не оставляют своих жен. У нас нет разводов. Это не просто обычай: это закон. Думаю, ты, так верно следующий законам Чэйсули, понимаешь, насколько это связывает меня. Даже меня, Мухаара.
— Имеет ли закон такое же значение, когда жена пытается убить мужа?
В его тоне мне послышалась насмешка.
— Нет. Но ей это не удалось, и я знаю, что скажет Совет. Возможно, я смогу оставить ее — по не разорвать узы клятвы. Совет никогда не позволит этого. Это было бы нарушением закона Хомейны.
Дункан резко обернулся ко мне:
— Она — мэйха Тинстара! В ее утробе — его ребенок! Или Совет Хомейны желает тебе смерти?!
— Ты что, не видишь? — хрипло воскликнул я. — Все утекает у меня между пальцев. Если бы Турмилайн не ушла с Финном, а вышла бы замуж за Лахлэна, я мог бы надеяться, что она даст мне наследника. Если бы она вышла замуж за любого принца, у Хомейны был бы наследник престола. Но она этого не сделала. Она ушла с Финном и отняла у меня даже этот шанс.
— Отошли ее, — настойчиво повторил Дункан, — Ты Мухаар, ты можешь делать все, что хочешь. Я медленно покачал головой:
— Если я начну устанавливать свои собственные законы, я стану деспотом. Я стану таким же, как Шейн, который мечтал уничтожить народ Чэйсули. Нет, Дункан.
Электра останется моей женой, хотя не думаю, что оставлю ее здесь. Я не хочу видеть ни ее, ни ублюдка, которого она носит.
На мгновение он прикрыл глаза — и я понял. Наконец понял, чего он боялся.
Я устал. Боль затаилась глубоко в моих костях. Знание того, что мне предстояло, совершенно измучило мена. Но избежать этого я не мог.
— Незачем меня бояться, — тихо сказал я.
— Незачем? — глаза Дункана потускнели. — Я знаю, что ты сделаешь.
— У меня нет выбора.
— Он — мой сын…
— …и Аликс, а Аликс — моя кузина, — я остановился, прочитав боль в лице того, кого так любила Аликс. — Как давно ты знал, что это произойдет?
Дункан рассмеялся, но в смехе его звучало отчаянье:
— Мне кажется, я знал это всю мою жизнь. С тех пор, как я узнал свою толмоору, — он покачал головой и опустился на табурет, ссутулившись, невидящим взглядом уставившись в пол. — Я всегда боялся. Тебя… прошлого и будущего… того, что уготовило Пророчество моему сыну. Или ты думаешь, что меня влекла к Аликс только страсть? — страдание стерло с его лица привычную бесстрастность, Аликс была частью моей толмооры. Я знал, что если возьму ее в жены и она родит мне сына, я должен буду отдать этого сына. Я знал. А потому, когда она снова забеременела, я надеялся, что по крайней мере у нас будет еще один… но Айлини отняли даже это, — он вздохнул. — У меня нет выбора. Нет.
— Дункан, — после недолгого молчания сказал я, — разве нельзя отказаться от толмооры?
Ни на секунду не задумавшись, он покачал головой:
— Воин, отвергший толмоору, может нарушить Пророчество. Нарушив его, он изменит толмоору своего народа. Хомейна падет. Не через год, не через десять или двадцать лет — может, даже не через сто — но она падет, и королевство достанется Айлини и им подобным, — он помолчал, — Есть и еще одна причина.
Воин, отвергший свою толмоору, отказывается и от грядущей жизни.
Думаю, никто из нас не пожелал бы этого. Я подумал о Тинстаре и прочих подобных ему, правящих Хомейной. Нет. Ничего удивительного, что Дункан не думает о том, чтобы изменить свою толмоору.
Я сдвинул брови — кое-что все-таки оставалось мне непонятным:
— Ты хочешь сказать, что даже один воин, отказавшийся от своей толмооры, может нарушить равновесие судеб мира?
Дункан тоже помрачнел. Впервые он с трудом подыскивал слова, словно понимая, что хомэйнский никогда не сможет передать того, что я хотел узнать. Но Древний Язык не мог помочь ему: его слишком плохо знал я. А то, что знал, было мне известно от Финна: он же никогда не говорил о столь личных для Чэйсули вещах.
Наконец, Дункан вздохнул:
— Фермер отправляется в Мухаару сегодня вместо того, чтобы сделать это завтра. Его сын падает в колодец. Сын умирает, — он сделал знакомый жест: ладонь вверх, пальцы веером. — Толмоора. Но если бы фермер ушел завтра, а не сегодня, остался бы его сын жить? Я не могу сказать. Служит ли смерть какой-то высшей цели? Быть может. Если бы он выжил, уничтожило бы это узор судьбы?
Возможно. Я не могу сказать, — он пожал плечами, — Я не могу знать, чего хотят боги.
— Но ты служишь им настолько слепо…
— Нет. С открытыми глазами, — он не улыбался. — Они дали нам Пророчество, чтобы мы знали, чего добиваемся. Мы знаем, что потеряем, если не будем продолжать служить ему. Моя вера такова: если изменить определенные события, они могут повлиять на другие события и, в свою очередь, изменить их. Если изменений, пусть и незначительных, будет достаточно, они могут изменить что-то большее. Быть может, даже Пророчество Перворожденного.
— Итак, вы всю жизнь живете в цепях, — я не мог понять глубину его преданности Пророчеству. Не мог понять смысла подобной преданности.
Губы Дункана тронула легкая улыбка:
— Ты носишь венец, господин мой Мухаар. Ты, конечно же, знаешь его тяжесть.
— Это другое…
— Да? Даже теперь перед тобой стоит задача найти наследника. И, чтобы возвести принца на
