трон Хомейны, ты готов забрать у меня сына.
Я уставился на него, чувствуя пустоту внутри больного тела:
— У меня нет выбора.
— У меня тоже, господин мой Мухаар, — Дункан неожиданно показался мне страшно усталым. — Но жизнь моего сына будет полна тягостей.
— Он будет принцем Хомейны, — мне казалось, что высокий сан должен перевесить все тягости. Он снова стал серьезен:
— Когда-то этот титул был твоим. И ты едва не погиб из-за него. Не пытайся преуменьшать опасность, связанную с высоким саном.
— Донал — Чэйсули, — мгновение я не мог придумать, что сказать еще. В этот момент я понял, что даже я сам служил богам. Дункан не раз говорил, что это трон Чэйсули, и что однажды на него вместо хомэйнского Мухаара сядет Мухаар-Чэйсули. А теперь я всего несколькими словами превратил предсказание в реальность.
Или люди всегда так слепы в том, что касается богов, даже когда служат им?
— Чэйсули, — откликнулся Дункан, — и новое звено отковано.
Я посмотрел на Кая. Я вспомнил о соколе и волке Донала — два лиир вместо одного. Времена менялись, время шло, и иногда слишком быстро.
Я вздохнул и потер колени.
— Хомэйны не примут его. По крайней мере, не так легко. Он Чэйсули до мозга костей, несмотря на свою хомэйнскую кровь.
— Верно, — согласился Дункан, — ты начинаешь осознавать опасность.
— Я могу уменьшить ее. Могу уничтожить этот выбор. Могу сделать так, что хомэйны наверное примут его.
Дункан покачал головой:
— Меньше, чем восемь лет назад, по твоей воле окончилась кумаалин Шейна.
Слишком недавно. Такие вещи просто не делаются.
— Нет. Но я могу упростить это.
— Каким образом?
— Женив его на Айслинн. Дункан резко поднялся:
— Но ведь они еще дети!
— Сейчас — да, но дети становятся взрослыми, — мне вовсе не хотелось увидеть ошеломление и гнев на его лице, но выхода не было. — Раннее венчание, Дункан, как это принято в королевских домах. Через пятнадцать лет Доналу будет — двадцать три, так? Айслинн — шестнадцать, достаточно, чтобы сыграть свадьбу.
Тогда я назначу его своим наследником.
Дункан закрыл глаза. Я увидел, как его правая рука приподнялась в привычном жесте:
— Толмоора лохэлла мей уик-ан, чэйсу, — в его голосе была беспомощность, которая, я видел, точила его душу. Дункан был не из тех, кто пытается приукрасить свои истинные чувства.
Я вздохнул и с приличествующим выражением лица сделал жест, означавший пожелание мира Чэйсули: Чэйсули и-хэлла шансу.
— Мир! — слово было произнесено с горечью: снова нечто новое для Дункана.
— Мой сын этого не узнает.
Я снова почувствовал ломоту в костях и поплотнее завернулся в свое одеяние:
— Думаю, я тоже этого не знал. А ты?
— О нет, знал, — тут же откликнулся он с горечью. — Более, чем ты, Кэриллон. Ведь Аликс пришла ко мне.
Удар достиг цели. Я поморщился, вспомнив об Электре, я знал, что мне придется во всем этом разобраться, и чем скорее, тем лучше. Видят боги, Тинстар и так отнял у меня достаточно времени.
— Я пошлю за Аликс, — сказал я наконец. Холод пробирал меня до костей меня, но не Дункана, похоже, он его не чувствовал. — И за Доналом. Я объясню им обоим. Можно было бы послать Кая, но у меня есть другое поручение для тебя.
Я ожидал отказа, но Дункан не сказал ничего. В его позе чувствовалась безмерная усталость, почти покорность, а в глазах — горькое понимание. Он всегда и во всем был на шаг впереди меня.
— Дункан… прости меня. Я не хотел отнимать у тебя сына.
— Не проси прощения за то, чего хотели боги, — он поднял руку, и ястреб опустился на нее. Никогда я не мог понять, как Дункану удается держать его на руке: все же Кай — тяжеленная птица.
— Что же до твоего дела — я исполню его. Оно даст мне возможность выбраться из этих стен…
Он передернул плечами, словно повторяя мой жест — только причина была другой.
— Они давят… — сказал он наконец. — Как они давят… как сковывают душу Чэйсули…
— Но разве не Чэйсули возвели эти стены? — я был удивлен тем, какой страстью звучал его голос.
— Мы построили их и мы оставили их, — он покачал головой. — Я оставляю их.
Моему сыну, не мне придется учиться жить в этой клетке. Я слишком стар для того, чтобы менять свои привычки.
— Так же, как и я, — с горечью откликнулся я. — И таким меня сделал Тинстар.
— Тинстар изменил твое тело, но не душу, — ответил Дункан. — Не позволяй плоти властвовать над сердцем.
На мгновение по его лицу скользнула тень улыбки — и он покинул комнату.
Я вошел в покои Электры и увидел ее сидящей у створчатого окна. Свет солнца, заставлявший сиять ее волосы, не позволял ей видеть меня — она повернула ко мне голову только когда хлопнула закрывающаяся дверь.
Она не встала — сидела на скамье, кутаясь в черный плащ, словно то был колдовской покров, сотканный Тинстаром. Капюшон плаща лежал у нее на плечах, и две мерцающих бледно-золотых косы, перевитых серебром, сбегали по спине.
В ее чреве было дитя Тинстара, как прежде — мое. Это привело меня в ярость — но недостаточную, чтобы я не мог скрыть ее. Я просто стоял перед ней на пороге комнаты, позволив ей видеть то, что сделало со мной чародейство, давая ей понять, что это было ее деянием.
Она чуть подняла голову. Ни грана своей вызывающей гордости не утратил она, даже зная, что оказалась в ловушке.
— Он оставил тебя здесь, — сказал я. — Значит, ты так мало значишь для него?
Губы ее еле заметно дрогнули. Я сыпал соль па открытую рану.
— Пока ты не убьешь меня, я все равно буду принадлежать ему.
— Но не думай, что я убью тебя. Она улыбнулась:
— Я — мать Айслинн и Королева Хомейны. Ты ничего не можешь мне сделать.
— А если я скажу, что ты ведьма?
— Скажи это, — отпарировала она. — Предай меня казни, и посмотрим, чем откликнется на это Солинда!
— Если память мне не изменяет, ты хотела освободить Солинду, — я чуть подвинулся к ней. — Ты не хотела, чтобы она подчинялась Хомейне.
— Тинстар предотвратит это, — она не отводила взгляда. — Ты видел, что он может. Ты почувствовал это на себе.
— Да, — мягко сказал я, подходя к ней. — Я почувствовал это — как и ты, хотя результат был обратным. Похоже, Электра, я получил все те годы, которые ты сбросила, да так при них и останусь. Жаль, конечно — но это не лишает меня трона. Я по-прежнему Мухаар Хомейны, а Солинда — ее вассал. — Сколько ты проживешь? — ответила она, — Тебе сейчас сорок пять. Больше ты не молодой Мухаар. Через пять или десять лет ты будешь стар. Стар. В войне старики умирают быстро. А война будет, Кэриллон: это я тебе обещаю.
— Только ты этого никогда не увидишь, — я наклонился и, перехватив ее запястье, заставил ее
