— А это “Женитьбы”… Алехандро!
Ну что за ребенок? Секунды на месте не постоит. Достаточно любого пустяка, чтобы отвлечься — к примеру, почувствовать аппетит. Конечно, гораздо интереснее носиться сломя голову, чем внимать скучной лекции под сводами Галиерры Веррада. “Особенно когда лекцию читает отец”, — подумал он уничижительно.
И в этот момент беспокойный взгляд мальчика поймал стайку детей примерно его возраста — как голодные борзые щенки на дворе, маялись они в высоком фойе Галиерры. Конечно, никого из них не пустят в залы, пока не уйдут герцог с сыном. Бальтран до'Веррада заметил худощавого мужчину средних лет; он неколебимо стоял в дверях, золото на высоком вороте внушало детям робость и удерживало их на почтительном расстоянии от дверей. Но они поедали глазами тех, кому было дозволено больше, чем им. А Алехандро смотрел на них.
Матра Дольча, да у этого мальчишки терпения не больше, чем у комара. Отец криво улыбнулся и похлопал широкой, сверкающей перстнями рукой по кудрявой голове сына, запустил сильные шершавые пальцы в растрепанные черные волосы, и голове ничего больше не оставалось, как повернуться на тонкой шее туда, куда хотел герцог.
— Алехандро.
— Патро?
— Это всего-навсего дети из рода Грихальва. Ты заметил золотую цепь у их воспитателя? А кулон?
Алехандро пожал плечами. Ему до смерти прискучили разговоры о незнакомых людях и кулонах.
— Комарик, это Чиееа до'Орро. Золотой Ключ. Он достается мастеру-иллюстратору, а молодые люди — его эстудо, они тут изучают работы своих отцов и дедов… — Отец многозначительно помолчал. — Вот у кого бы тебе поучиться уважению к талантливым предкам.
Мальчик заметно смутился.
— Они тоже станут иллюстраторами?
— Да, вполне возможно. Они — из рода Грихальва.
— Патро, а что, все Грихальва пишут картины? Герцог покосился на взрослого — скорее всего, муалима. Спокойным пожилым мастерам доверяют пестовать юную поросль, учить уму-разуму и ремеслу.
— Пишут, как всегда писали, но еще и создают для этого необходимые средства. Все материалы для художественного промысла изготовляет семейство Грихальва. Таково их предназначение. Их дар, если угодно.
Отцовская рука поднялась с кудрявой головы и показала на стену.
— А сейчас погляди-ка сюда… Вот на эту картину, прямо перед нами. Алехандро! Что ты видишь?
На лице мальчика читалось явное нетерпение. И, как всегда, рассеянность. Он переминался с ноги на ногу, вертел головой и даже бросил еще один вороватый взгляд на детей.
— Картину, патро.
Снисходительность — черта благородной души. Отец улыбнулся и не одернул сына.
— И что, эта картина о чем-нибудь тебе говорит? На губах сына промелькнула улыбка — тень отцовской. А в живых оленьих глазах появился дерзкий блеск.
— Да, патро. Она мне говорит, что надо вернуться в Палассо и поупражняться со шпагой.
— Вот как? Поупражняться со шпагой? Вместо того чтобы слоняться по Галиерре среди скучных полотен, запечатлевших еще более скучные свадьбы?
Ответ не заставил себя ждать.
— Патро, я не буду иллюстратором. Я не Грихальва, я — до'Веррада, мое лицо на всех этих стенах.
'Хитрый комарик. А ведь большинство этих лиц написали Грихальва”.
— Значит, маленький до'Веррада, тебя больше влечет стезя фехтовальщика?
— Да, патро.
— Мне она тоже больше по нраву. — Теперь и у отца заблестели глаза, точь-в-точь как у сына. — Но когда-нибудь, Алехандро, ты станешь правителем Тайра-Вирте, а мудрый правитель не во всем полагается на меч.
— Патро, а на что еще полагаться? На картины? Мальчик еще не сталкивался с интригами двора, стоит ли удивляться его откровенному безразличию? Он даже не подозревает, как больно жалят насмешки и снисходительность.
— Разве можно править с помощью картин? Святая простота… Впрочем, он же еще ребенок. Но внезапно этот разговор с сыном всколыхнул в памяти появившиеся недавно слухи, и на душе стало тревожно. Вначале они казались пустяком, но, постепенно разрастаясь до угрожающих размеров, широко расползлись по городу. В Палассо Веррада говорили о волшебстве, о темной силе, проникшей в город и будто бы ополчившейся на двор, герцога и его семью.
Улыбка исчезла. Ладонь, гладившая непокорные кудри наследника, замерла, взгляд устремился на сгрудившихся в фойе юных Грихальва. Они тоже дети и, значит, тоже невинны? Или в них зреет зло, темная волшба, о которой говорил Сарагоса?
В тусклом охряном свечении (картины в Галиерре никогда не показывались солнцу, его заменяли масляные лампы и свечи) чуть лоснилась герцогская диадема — черный с кровавым отливом камень среди темных спутанных прядей. Огромным усилием воли герцог заставил себя возобновить вдохновенное повествование о картинах; еще труднее было изобразить спокойную улыбку.
— Алехандро, правитель использует весь арсенал своих средств. Мудрый не пренебрегает ничем и ни о чем не забывает, иначе рано или поздно приходит беда.
— Но, патро…
— Алехандро, посмотри на картину. Ну-ка, Неоссо до'Орро, посмотри и скажи, что видишь.
Мальчик изо всех сил старался быть уступчивым. Узкие плечи приподнялись и опустились на столь долгом вдохе и выдохе, что отец забеспокоился: хватит ли у Алехандро воздуха в легких, чтобы ответить?
— На этой картине ваше венчание с матра.
— И все? Неужели к этому нечего добавить?
— Это вы. Это матра. Это придворные.
— Будь любезен, скажи, кто из них кто.
Мальчик поморщился, однако скороговоркой назвал по именам тех, кого знал. А знал он почти всех — эти люди жили в его мире, который ограничивался двором. Неисчислимая родня, тьма сановников, прихлебателей, коим имя легион и кои мнят себя такими важными персонами, что ни один Верховный иллюстратор не рискнет воспротивиться, если они пожелают запечатлеть свой образ на историческом полотне.
— Патро, а может, пойдем домой? Так есть хочется… Всегда ему хочется есть. Сущий обжора!
— Алехандро, не отвлекайся. Что, разве на картине больше никого нет? Разве она тебе больше ни о чем не говорит?
Мальчик нервно пожал плечами.
— Говорит, что вы женились на матре. Но ведь об этом и так все знают. — Мелькнула улыбка, внезапная и недолговечная, как летняя молния. — Разве я не здесь? Разве у матры в животе нет еще одного ребенка? Конечно же, вы женились на матре.
Отец вздохнул. Но это не был вздох недовольства, — Да, комарик, ты здесь. Но говорит ли тебе еще о чем-нибудь картина?
— А что, должна? — равнодушно спросил мальчик, переминаясь с ноги на ногу.
И вновь слегка поколебалось обычно несокрушимое спокойствие. “Мы даже не представляем, о чем она может поведать Грихальва… Если, конечно, верить клятвенным уверениям Сарагосы”.
Но не Грихальва создал это полотно, увековечившее свадьбу Бальтрана Алехандро Рафейо Риобаро до'Веррады и Лиссабетты Терессы Луиссы Бенекитты до'Нахерры. Сам Серрано, отец Сарагосы, удостоился
