Да, ей было интересно. Еще как интересно! Сарио говорил о тайном, о запретном. О ритуале, к которому женщин не допускали никогда, а котором участвовали только избранные мужчины. У нее не было сомнений, что когда-нибудь в их число войдет и Сарио — да иначе и быть не может, ведь у него расцветающий талант, называемый Даром. Но сейчас ему нельзя даже со стороны смотреть — он слишком молод. Ему не тринадцать, а всего одиннадцать, и напрасно он старается произвести впечатление на муалимов, напрасно засыпает их искусными набросками и восхитительными картинами, напрасно ждет признания своего таланта от Вьехос Фратос — Сааведра не уверена, что они хотя бы подозревают о его существовании.
'Но я-то знаю…” Она знала всегда. В нем горел огонь — самый яркий и жаркий из всех, что сияли в Палассо Грихальва и запутанном лабиринте альковов и галерей, — обиталище их семьи. А ведь она видела все огни. Как мало их осталось от того сонма, которым по праву гордился род! Слишком много погасила нерро лингва.
Десятилетия назад на Мейа-Суэрту напал мор — безжалостная, всепожирающая зараза. Любого, кто ее подхватывал, корежила “костная лихорадка”; вскоре у него распухал и чернел язык, а затем наступала мучительная смерть. Эпидемия убивала всех без разбору — и дворян, и простолюдинов. Она не ограничилась крепостной стеной Мейа-Суэрты, а расползлась по всему герцогству, и в конце концов не осталось человека, который бы не потерял возлюбленного, или кормильца, или слугу, или господина. И все же ни один род не пострадал так сильно, как Грихальва.
'Мы и сейчас страдаем”.
Да, это правда. Мало того, что нерро лингва унесла две трети рода, она обесплодила почти всех мужчин. И за шестьдесят лет, минувших с той поры, Грихальва так и не оправились настолько, чтобы вернуть себе расположение герцогов. Слишком многие не доживали до пятидесяти и не оставляли наследников. Последний Верховный иллюстратор с фамилией Грихальва погиб от нерро лингвы, и больше ни единого его родича не было при дворе. Их заменили Серрано.
Грихальва тем не менее верили, что должность Верховного иллюстратора досталась Серрано лишь на время. И действительно, разве не Грихальва тридцать пять лет кряду поставляли иллюстраторов двору? Но они ошиблись. Было утрачено почти все, и теперь они едва сводили концы с концами, изготавливая и продавая материалы для художественного промысла. Увы, слишком многих они потеряли — видных, уважаемых, талантливых. А после мора, когда Грихальва боролись за выживание, их места достались другим семьям.
И конечно, Серрано, вечные соперники рода Грихальва, дорожа новообретенным расположением герцогов, доказывали, что охранная грамота Алессио I — вполне достаточная награда за все заслуги Грихальва, даже чрезмерная, если вдуматься. В свою очередь, Сарио подбирал самые нелестные эпитеты для Серрано, от чего густо краснела Сааведра и за что он сам был порот муалимами, — и поделом, ибо в родовом гнезде Грихальва даже не по летам искусным в выражениях детям запрещалось вести подобные речи. Но Сааведра знала, что ее друг прав: Сарагоса Серрано, Верховный иллюстратор герцога Бальтрана, — всего-навсего посредственность, халтурщик без сердца и вдохновения.
«Мазилка жалкий, ему б на заборах писать…»
Сааведра никак не могла постичь, по каким таким соображениям герцог назначил Сарагосу на должность покойного отца. Все Грихальва — все до единого — знали ему цену, и она была совсем невысока. Художник средней руки. Да, он не уступит любому копиисту, или итинераррио, — но разве это основание, чтобы доверить ему столь важную задачу, как тщательное документирование — посредством живописи — истории жизни герцогства?
— Сюда… Ведра, смотри!
Сарио вновь схватил ее за руку и повлек к узкому чулану, способному вместить разве что ночной горшок да несколько швабр. Стенкой ему служила холщовая занавеска — разумеется, с искусным узором. Не успела Сааведра спросить “ну и что?”, как Сарио рывком отодвинул занавеску.
— Следуй за мной. И поосторожнее — ступеньки.
Действительно, ступеньки. Сарио был еще маловат, чтобы тащить спутницу, но он ее непрестанно дергал за предплечье. Раскрывать тайны он обожал не меньше, чем постигать искусство; за это его нельзя винить, считала Сааведра. Он — Одаренный. Такие, как он, — подлинные художники, огни, горящие ярче всех, — не терпят ничьего диктата. Даже муалимов.
«И конечно, муалимы это видят. Понимают, кто он и что он…»
Да, и видят, и понимают. Вот почему, наверное, они так строги к нему. Прикрывают колпаком лампаду, чтобы фитиль не сгорел слишком быстро.
'А у меня нет и малой толики этого дара”.
Да и откуда ему взяться, ведь она всего лишь женщина. Только мужчины бывают Одаренными. Хотя, конечно, у нее есть способности. Даже Сарио это признает — когда видит, что она сомневается в своем таланте.
Как много у них общего! Как прочно связаны они друг с другом! Даже сейчас.
— Ведра, сюда… — Он обогнул угол, сбежал по второй узкой лестнице и выпустил руку Сааведры — лишь на миг, чтобы поднять щеколду и толкнуть оштукатуренную, украшенную лепниной дверь. — Иди наверх! Давай, быстро, я запру дверь.
Она неохотно ступила в дверной проем.
— Сарио, но здесь темно.
— Два раза по четырнадцать ступенек. Считай, Ведра Иди, а то я решу, что ты кабесса бизила!
Она считала. Оступалась в потемках, но считала. Он, как и обещал, поднимался следом. Темноту оглушало его учащенное дыхание.
— Куда мы идем? Он цыкнул:
— Бассда! Услышат!
Все выше и выше. И вот позади два марша по четырнадцать ступенек, а впереди — чуланчик с косым потолком. Сарио нетерпеливо рванулся вперед и упал на живот.
— Сюда! Ложись!
Сааведра наткнулась на потолок. Осторожно провела по нему пальцами, почувствовала кирпичи. Опустилась на колени.
— Ничего не вижу…
Он поймал ее руку, дернул и прошептал скороговоркой:
— Да ложись ты, моронна! Бассда!
Сааведра легла на живот — точь-в-точь как ее поводырь. В такой тесноте лежать было ужасно неудобно, вдобавок каменный пол холодил тело сквозь тонкое полотно блузы и мешковатых штанов. Кожаные подметки летних сандалий царапнули кирпичную стену.
— Сарио, — произнесла она очень тихо, — что ты…
— Вот.
Он стиснул ее руку и потянул к бреши между полом и потолком. Шириной она почти не уступала тому чулану с занавеской.
— Ведра, подвинься поближе. Отсюда видна кречетта. Сейчас нижняя комната меньше интересовала Сааведру, чем та, в которой они находились. Странно, зачем понадобился чулан в таком труднодоступном месте, в самых недрах Палассо Грихальва?
— Для чего тут эта комната?
— Ведра, вопросы потом. А пока… — В его голосе появилось волнение. — Гляди: это Чиева до'Сангва!
В полной тишине Сарагоса Серрано ждал, когда на него обратят внимание.
— Ваша светлость, вы знаете, это правда. Разве я не говорил, что это правда?
Бальтран до'Веррада словно прикипел к окну. Стекло в волнах и разводах искажало очертания безупречно чистого внутреннего двора и ухоженных парков при Палассо Веррада — резиденции герцога. В разгар лета трава была изумрудно-зелена, цветы благоухали, ветки цитрусовых деревьев сгибались под тяжестью сочных и сладких плодов — дары этого сада ежеутренне украшали стол герцога. Но его разум был далек от умиротворенности — одолевали серьезные заботы.
