какой ты трус. Если б ты действительно был настолько крут, каким прикидываешься, ты бы не оскорблял меня так. Ты боишься настоящей любви. Я сильнее, чем ты когда-нибудь сможешь стать, и ты это знаешь. Я зеваю.
– Возможно. Звучит неплохо, эту реплику и оставим, – говорю я.
– Я нужна тебе, сукин сын. Ублюдок! Я нужна тебе!
Я слышу, как она швыряет телефон о стену, бьётся стекло. На следующий день мне позвонил приятель, который жил в её доме. Сказал, что она, очевидно, выбросилась из окна своей комнаты и разбилась на тротуаре. Её тело нашли на бетонных блоках, голова, хвост и когти отрезаны, радио пропало, всё тело изрисовано граффити.
Небо стало дивно голубым, засияло солнце. У меня на банковском счёту полно денег, и меня за одну неделю трахнули три бабы, даже не спросив, как меня зовут. Ты можешь получить то, что хочешь. Никогда не продавайся. Не ломайся. Не ослабевай. Не позволяй чужой доброте спасать себя, потому что спасения нет вовсе. Если ты спишь не один, ты спишь с врагом. Не выходи из бури. С другой стороны, только ты и должен. В тебе нет того, что проведёт тебя по трудному пути. Зайди с мороза и сядь у огня. Пусть согревают тебя улыбками и сказками о силе дружбы. Притупи свою жёсткость. Тебе к лицу мягкое тело и скованный разум. Велика вероятность, что в тебе нет того, что проведёт тебя по мёрзлой тропе. Останься дома и расслабься.
Ещё одна ночь. Температура бодрящая. Морось – сауна для бедняка. В такую ночь у тебя должна быть музыка. На помощь мне приходит Джин Чандлер, который поёт «Герцога Эрла». Музыка так праведно витает в воздухе. В такие минуты жизнь сносна. Люди, на мой вкус, недостаточно следят за своим носом. Все эти базары из ниоткуда. В смысле смысла – полный ноль. Их опыт не простирается за края почтовой марки. Тем не менее они рассказывают тебе, как есть и как всё будет. Вот Букер Ти и «Эм-Джиз» начинают «Зелёный лук». Я помню, как Букер Джонс, Дональд «Дак» Данн и Стив Кроппер вышли на сцену и отхватили «Грэмми». От восторга я вскочил на ноги. Не потому, что они завоевали «Грэмми», а потому, что мы под одной крышей. Честь уважению. Это честь – встретиться с тем, кому должен отдавать честь, с тем, кто заставляет твоё почтение застыть по стойке смирно. С тем, чья жизнь заслуживает почестей. Когда ты отдаёшь им должное, тем самым ты утверждаешь себя и те вершины, к которым стремишься. Я стёр себя. Моё прошлое прошло. Те, кого я знал, – смутные воспоминания. В моём уме осталось не так много лиц, имён или событий. Сейчас ночь. Лето. Я не помню ночей своей юности. Я смотрю на молодых людей на улицах и удивляюсь: неужели я когда-то был таким же. Интересно, о чём они думают и были у меня когда- нибудь такие мысли или нет. Теперь, когда они уже ушли, я бреду по этой улице, и тишина позволяет и другим моим чувствам пуститься в исследования. Мотыльки остервенело атакуют уличные фонари. Хор насекомых звучит симфонией и, похоже, висит в ночной сырости. Запах цветов и деревьев наполняет темноту богатой и сильной жизнью. Такой сильной, что можно повернуться к ней спиной и принять её как должное. Об этом не нужно помнить, потому что это постоянно. Почему-то истиннее фактов. У меня сохранилось одно из немногих воспоминаний – о памяти, сохранившей все до единого мгновенья моей жизни в тисках. То была память, в плену которой оставалась каждая мысль, каждое чувство, перспектива и восприятие. Я смутно помню, что всегда был рассержен, мрачен или в чём-нибудь нуждался. Я не помню мгновения или событий, приведших меня к систематическому стиранию памяти и связей с людьми. Теперь времена года проходят сквозь меня, как сквозняк сквозь тонкие шторы. Когда меня с кем-то знакомят, я не запоминаю имён. Я даже не помню собственного имени, да и было ли оно у меня? Я уверен, что было, но как и любой другой факт на этой планете, оно просто ничего не значит.
Мой флаг – цвета ночного потолка. На моём флаге звёзды. Они все вышибли себе мозги. Дребезги их сияния разбросаны по изношенной тряпке.
В моей отгороженной от мира комнате я рад, что ты есть, ветеран. Мне радостно знать, что ты в какой-то комнате неслышно истекаешь кровью. Хорошо знать, что ты знаешь, что никто тебя не поймёт. Никто не узнает о твоей бессловесной панике и медленном отчаянии, подбирающемся пустыми шагами. Ты один, но ты не один. Ты стиснут людьми, живыми, но не жившими. Когда они тянутся к тебе, их благонамеренные руки оказываются лишь ампутированными обрубками. Их участие изуродовано виной и ограничено пределами их крошечных жизней. Тебя бросили на волю волн в море человечества и невидимо потопили. Ты не один. Мой кулак ударил в стену точно так же, как твой вчера ночью. Мой телефон не звонил так же, как и твой. Шрамы моего знания и сожаления прорастают на моём теле, как и на твоём. Я знаю, что ты там, в моей ночи так же, как я – в твоей. Неважно, видел ты войну или нет. Есть много способов увидеть слишком много. Опыт возвращается к тебе, чтобы заманить тебя в свою клаустрофобную, безбрежную бездну. Те, кто хочет стать ближе, лишь угрожают тебе. Тебе они нравятся, и ты не хочешь, чтобы они заметили ужасающую ясность, с которой ты воспринимаешь всё. Так ты видишь конец истории в её начале и принимаешь его, пока боль не становится такой всепоглощающей, что ты можешь только сидеть в одиночестве и ждать, когда она пройдёт. Если живёшь, как воин, ты ведь не думаешь, что так же умереть – настолько долго и тянется с такой мучительной и позорной покорностью. Минуты жизни унижают. Дни насмехаются, а голоса разъяряют тебя. Сноси всё молча и иди дальше. Не останавливайся на тропе. Не выходи на поляны и не сдавайся, поскольку туземцы нелепы в своём дружелюбии. Они убьют тебя, и ты обесценишься. По грани можно пройти лишь в одиночку, и ты это знаешь.
Она улыбнулась мне и сказала, что всё будет хорошо. После этого затянула зажимы, держащие мою голову. Первый удар молотка пришёлся мне над глаз, и я потерял сознание или умер. Когда я снова смог открыть глаза, я увидел, что все мои внутренние органы прибиты к стене. Я всё ещё был привязан к полу, но зажимов на голове больше не было. Вот так вот меня и оставили. Живым, но выпотрошенным и уродливым. Я освободился от пут и собрал себя заново. Меня это не огорчило. Может, в следующий раз не выпотрошат. Я стараюсь. Если б я верил в высшую власть, я бы так и сказал. Я бы сказал что-то вроде: «Господи, я стараюсь быть хорошим и любить людей. Я знаю, каждый старается как может. Я постараюсь делать лучше». Вместо этого я убеждаю себя быть хорошим человеком. Я над этим работаю. Я недостаточно силён, чтобы не сдаваться. По большей части, мне не удаётся. Но есть моменты, когда я торжествую. Я стоял перед женщиной с халитозом, а она твердила мне одно и то же три раза. Я не удрал. Я не сказал: «У тебя изо рта жутко воняет». Я стоял перед ней, как набитое чучело, и всё проглатывал. Я не напал на человека, который сегодня гнался за мной на велосипеде, пытаясь меня сфотографировать. Опустив голову, я шёл на работу. Я был вежлив с пьяным солдатом, который тащился за мной два квартала, через каждые пять шагов пожимая мне руку и талдыча одно и то же. Я не сказал: «Ты не мог бы перестать талдычить одно и то же и дышать мне в лицо перегаром? Может, ты отпустишь мою руку?» Но он тоже ведь старается как может, правда? Совсем как я. Это нужно учитывать. Бывают моменты, когда я недостаточно силён. Кто-то улыбается мне, и лицо моё застывает, бледнеет, и я опускаю глаза. Кто-то окликает меня на улице, и я слышу их совершенно отчётливо, но делаю вид, что не слышу, и продолжаю идти туда, куда шёл. Я устаю останавливаться, если куда-то иду. Я устаю от разговоров, когда хочу молчать. Я устаю отвечать на бесконечные вопросы и сносить мелкие оскорбления, от которых мне некуда спрятаться. Я стараюсь быть хорошим в надежде, что мне, быть может, выделят кусочек пространства, где я мог бы существовать вне этой комнаты. Местечко размером с какое-нибудь насекомое, где я смогу быть, а они не смогут вторгнуться и всё забрать. Я хочу этого, потому что мне просто не хватает того, что поможет всё это переносить день за днём. Любить людей – самое трудное, что я когда-либо пытался делать. У меня не получается. Наверное, я слишком часто поскальзывался.
Три рассказа
