Свет быстро накрыл крышкой курительницу и вздохнул. Ничего, запах, когда не слишком интенсивен, даже кажется приятным. Впрочем, и аромат духов бывает противен, если переборщить с количеством.
Сыскник подождал, пока дым не сгустится тонким слоем у стенок кареты, и сотворил новое заклинание. Частички дыма качнулись, заметались, успокоились. Свет потер Серебряное Кольцо, включил Зрение, и перед его волшебным взором родилась ее милость Спектрограмма. Смирный тоже крутил головой, бормотал что-то себе под нос, внимательно изучая невидимые глазу обычного человека переплетения разноцветных полос. Наконец он повернулся к Свету:
— Вы закончили, чародей?
— Да. Думаю, больше отсюда мы ничего не вытянем.
— Жаль, повторное заклинание уже не дает возможности получить правильную картину. А то бы и чародей Лапоть мог проверить наши впечатления.
— Увы, брат… Семарглу виднее.
Они выбрались из кареты.
— Ну как? — Буня с нетерпением переводил взгляд с одного волшебника на другого. — Что вы обнаружили?
— Кто начнет? — спросил Свет.
— Давайте вы, чародей, — сказал сыскник. — Все равно отчет писать мне. Да и Зрение у вас острее.
— Ничего нового к тому, что вы уже установили, я не обнаружил. Психологическая картина происшедшего чрезвычайно проста. Никаких отпечатков ужаса. Лишь очень короткий болевой шок. Либо академика убил неожиданным ударом кто-то хорошо ему знакомый, кого он ни в коей мере не опасался. Либо убийца наложил заклятье на невидимость, и академик вообще его не видел. Как известно, присутствие заклятья на невидимость можно обнаружить в течение очень короткого времени после его действия. Вот если бы мы могли произвести проявление сразу после убийства…
— Если бы такое было возможно, убийства, совершаемые волшебниками, вообще ушли бы из жизни общества, — сказал Буня. — А ваши выводы, брат Смирный?
— Я полностью согласен с чародеем Смородой. Практически ничего нового проявление нам не дало. Придется вести сыск обычным путем: мотив, способ и тому подобное.
Буня покачал головой:
— Мда-а-а… Я, честно говоря, рассчитывал на большее…
Сыскник собрал свой баул и сказал:
— Пойду оформлять протокол. — Он повернулся к Свету. — Вы подождете или прислать его вам на подпись с посыльным?
Свет вопросительно посмотрел на Буню.
— Думаю, брат, мы не будем задерживать чародея Смороду, — сказал Буня. — Оформление полученных результатов подобных жертв не требует.
Смирный попрощался со Светом и ушел в дом.
— Вы намерены привлечь меня к расследованию? — спросил Свет Буню.
Буня некоторое время раздумывал. Потом махнул рукой:
— Нет. Коли сыск будет вестись обычным путем, ваша помощь вряд ли потребуется. Брат Смирный в этом деле дока. Вам же, мне кажется, надо поплотнее заняться вашей гостьей. Сдается мне, почти одновременное ее появление и убийство академика Барсука суть звенья одной цепи.
— Может быть, — сказал Свет. — А может, и нет. Не исключена и случайность.
— Не исключена и случайность, — пробормотал Буня. Он напряженно над чем-то размышлял.
— Смерть Барсука чрезвычайно своевременна для наших противников, — сказал Свет. — Если они тоже занимаются этой проблемой, у них будет фора.
— Им до успехов академика еще далеко, — сказал Буня. И спохватился: — Впрочем, этого я вам не говорил. Это уже относится к государственной тайне.
— Понимаю. — Свет скрипнул зубами: на сердце накатилась удушливая волна раздражения. — Я, кстати, ничего от вас и не слышал.
Буня пожал ему десницу.
У кареты Света ждал посыльный с пакетом от Кудесника. Свет расписался, залез в карету и сломал печать на пакете.
Послание было лично от Кудесника. Остромир настоятельно приглашал чародея Смороду разделить с ним сегодня дневную трапезу.
16. ВЗГЛЯД В БЫЛОЕ: ВЕК 75, ЛЕТО 91, СЕРПЕНЬ
Колокольчик зазвенел, когда напряженка схлынула. Запланированные начальством дела были вскрыты, а новых почему-то не привозили. Наверное, родной город вымер. Или, наконец, уснул.
Впрочем, Репня на это не надеялся и потому помчался открывать.
Это оказался вовсе не дежурный фаэтон. В конус, выхваченный из мрака газовым фонарем, вступила женщина. Репня удивленно смотрел на нее: он был готов дать голову на отсечение, что еще секунду назад в радиусе десяти метров от него не было ни единого человеческого существа. Во всяком случае он никого не заметил. Одета незнакомка была довольно-таки небрежно, на голове простенькая шляпка, лицо под вуалью, подол темной верхней юбки изрядно запылен — явно шла пешком. И издалека.
— Вам кого, сударыня?
— Вас, сударь.
Голос с хрипотцой показался неожиданно знакомым, но кому он мог принадлежать, Репня не имел ни малейшего понятия. К тому же ему показалось, что хрипотца была нарочитой.
— Прошу! — Заинтригованный Репня отступил в сторону.
Незнакомка на секунду замерла на низеньких ступеньках, но Репня готов был поклясться, что по сторонам она не оглядывалась. Потом уверенно шагнула внутрь.
— Слушаю вас…
Гостья не ответила. Подошла к выкрашенной белым двери в прозекторскую, замерла, постояла секунду, как на крыльце, и направилась к кабинету дежурного.
Еще более заинтригованный Репня двинулся за ней. В нем уже зрела догадка.
Гостья открыла дверь, шагнула через порог и, подняв вуаль, обернулась к вошедшему следом Репне.
Он не отшатнулся. Догадка оказалась верной: перед ним стояла мать Ясна. Но сердце заколотилось.
Она молча смотрела на него — знакомые красивые глаза, знакомый подбородок с ямочкой. Вот токмо от глаз разбегались к вискам незнакомые морщинки — все-таки ей было уже далеко за сорок, буде не все пятьдесят.
— Узнали?
Репня лишь сглотнул.
— Не ждали?
— Ждал, — сказал Репня внезапно осипшим голосом. — Очень давно. И очень ждал…
Мать Ясна кивнула без улыбки:
— Понимаю. Но вы должны были справиться сами. И с обрушившимися на вас переменами, и с внезапной любовью.
— А с чего это вы взяли, что я был в вас влюблен?
Хотел произнести эти слова гордо, с вызовом, но голос внезапно задрожал, и получилось так, словно протявкал нашкодивший щенок.
— Вы ведь были не первый. — Мать Ясна по-прежнему не улыбалась, и Репня был ей за это
