благодарен. — И далеко не последний… Может быть, предложите мне чаю?
Репня, отрывисто покашляв, справился с голосом:
— Предлагаю.
— А я не отказываюсь. — Мать Ясна сняла шляпку с вуалью, повертела в руках. — Куда бы это деть?
Волосы у нее по-прежнему были коротко постриженными, но кое-где их уже слегка присыпало пеплом седины.
Репня отобрал у нее шляпку, убрал в шкаф у двери.
— Присаживайтесь!
Она присела, но не к столу, а на кушетку у стены, откинулась на спинку:
— У-ух! Устала я…
Репня пожал плечами и пошел набирать воду в чайник. Сердце по-прежнему колотилось, аки сумасшедшее. Как же он ее, оказывается, все-таки ненавидит!..
Когда он вернулся, мать Ясна по-прежнему сидела на кушетке, разглядывала кабинет. Репня снял с газовой горелки кипятильник для инструментов (он кипятил инструменты даже для работы с трупами: привычка — великая сила!), зажег газ и поставил на треногу чайник. Мать Ясна внимательно следила за его манипуляциями.
— Как вы все-таки стали непохожи на того мальчугана! — сказала она, когда он сел за стол.
Репня покусал нижнюю губу:
— Надо отметить, к этому приложили немало усилий. В том числе и вы.
Она вздохнула:
— Да, я знаю. Но такова жизнь… Вы же должны понимать. Лишь в условиях жесткого самоограничения человек сохраняет Талант.
— Понимание не приносит облегчения тем, кому вы сломали жизнь. — Репня стиснул персты. — Зачем вы учили меня пять лет? Чтобы потом выбросить за ненадобностью?
— Но ведь нет иного пути. Было бы гораздо хуже, если бы вас учили десять лет. Да еще вручили бы вам в руки судьбу других людей. А потом какая-нибудь шлюшка сделала бы с вами то же, что и я. Только вам было бы уже гораздо труднее приспособиться к жизни.
— А может быть, те несколько лет, что я прожил бы волшебником, стоили бы всего моего нынешнего существования!
Мать Ясна покачала головой:
— Вы рассуждаете по-детски. Впрочем, со своей точки зрения вы правы… Но меня оправдывает то, что я жалела вас. — Она снова вздохнула.
— Ведь в какой-то степени вы все были моими детьми.
— Детьми! — Репня возмущенно фыркнул. — Дети приносят женщине боль, а мы приносили вам наслаждение. Дети из колодца выходят, а мы в ваш колодец входили.
Лицо ее вдруг скривилось.
— Если вам будет легче от оскорблений, что ж, продолжайте… — Она низко склонила голову и закрыла руками лицо.
Потрясенный Репня молчал: уж чего-чего, а плачущей мать Ясну он себе представить ввек не мог. Уж проще вообразить стоящую под цветущей вишней снежную бабу!
Всхлипывания не прекращались. Репня неуверенно поерзал на стуле и наконец не выдержал — встал, подошел к кушетке, коснулся ладонью тронутых серебром волос.
Мать Ясна словно только этого и ждала — вскочила, спрятала у него на груди залитое слезами лицо. Репня непроизвольно погладил ее по спине. И вдруг вернулось то самое, давным-давно выброшенное из памяти, вроде бы убитое ненавистью и беспорядочными связями, но, оказывается, все-таки выжившее. И не менее могучее, чем тогда.
— Я ведь любила вас, мой мальчик, — произнесла сквозь всхлипывания мать Ясна.
Вы любили каждого из нас, хотел сказать Репня. Для того, чтобы своей любовью погубить.
Но не сказал. Слова уже были лишними, в дело вступили персты, судорожно расстегивающие пуговицы на ее темной кофточке. Она подняла заплаканные глаза, вопросительно посмотрела на него. И он не выдержал, слизнул языком с ее щек соленые дорожки. Дорожки эти привели к ее губам. Губы были все те же — мягкие и теплые, и перси были те же — упругие и гладкие, да и вся она была та же. Наверное, поэтому сделала с ним то же, что и пятнадцать лет назад. Правда, разодрать одежду на себе она не позволила, сама скинула со все еще гибкого стана многочисленные юбки. Зато, хотя он был уже на полном взводе, немного с ним поиграла. И как в тот давний день добилась своего: он с рычанием опрокинул ее на кушетку, расплющив своей тяжестью белые перси, с рычанием вошел в нее и с рычанием забился на извечно желанном теле.
И только, перестав содрогаться в оргазме, обнаружил, что кожа на ее тонкой шее и над персями тоже испещрена тонкими, аки ниточка, незнакомыми морщинками. Но противно ему не стало. Ведь былая ненависть к ней ушла. Он снова был пятнадцатилетним уверенным в себе подростком, снова до жути любил свою первую женщину и снова понимал, что прошел испытание Додолой.
Однако об этом, кроме Репни, знал лишь клокотавший на горелке чайник.
Потом они сели пить чай. То ли от чая, то ли от пережитого соития мать Ясна раскраснелась, морщинки на ее лице разгладились, глаза заискрились — перед Репней сидела если и не девчонка, то почти молодая женщина.
— Значит, теперь вы работаете здесь? — спросила мать Ясна, снова оглядев кабинет.
— Нет, — сказал Репня. — Работаю я в земской больнице ассистентом хирурга. А здесь токмо прирабатываю в вечернее и, если требуется, в ночное время. Кому-то ведь надо и трупы резать.
— Неужели вам не хватает основного заработка. Врачи в больницах имеют хорошо оплачиваемую практику.
Репня хотел сказать, что холостому мужчине требуется гораздо больше денег, чем находящейся на обеспечении казны волшебнице. Но не сказал: ему показалось, что эта часть его жизни не касается никого, даже матери Ясны. Ему вдруг захотелось, чтобы зазвонил входной колокольчик, чтобы потребовалось открыть приемный люк. А потом взять в руки скальпель. Не должно здесь быть этого чаепития — в нем есть что-то неправильное, то, чего в жизни не бывает: жизнь, как бы мы ни надеялись, далека от содержания эротических юношеских снов.
Колокольчик не зазвонил. А мать Ясна продолжала свои расспросы.
— Вы ведь не женаты, насколько мне известно?
— Не женат.
Репне вдруг показалось, что это не просто праздный интерес. С какой стати вообще мать Ясна явилась сюда? Что ей от него нужно?
— В вас борются два духа, мой мальчик, дух Семаргла, с его отвращением к женщинам, и дух Перуна. Отсюда и все сложности. Мне очень жаль, что вам не удалось обуздать в себе Семаргла. Его дух при исчезнувшем Таланте — лишь генератор неизбежных бед.
— Зачем вы мне это говорите? — спросил Репня, стиснув персты. — Зачем вы явились сюда?!
Его любовь к матери Ясне стремительно улетучивалась. Он снова увидел, что перед ним сидит стареющая женщина, которой почему-то пожелалось сексуальных приключений со своим бывшим воспитанником. С одним из бывших… Неужели ей это не надоело? Ведь вся ее жизнь была сплошным сексуальным приключением. В котором ломались хрупкие жизни ее юных любовников…
Мать Ясна встала, подошла к нему, по-хозяйски погладила по голове. Репня, не удержавшись, резким движением оттолкнул ее руку.
— Ну-ну, мой мальчик… Успокойтесь. Вы слишком агрессивны в обращении с женщиной!
И тут Репня вспомнил, что, когда он лежал на теле этой старухи, у него не было ни малейшего желания бить ее. Неужели он излечился от своей болезни? Или это Ясна его излечила?.. Впрочем, ведь она же волшебница.
Он вдруг обнаружил, что впервые подумал о ней просто как об «Ясне». Без добавочного словечка «мать». Ведь матерью она ни для него, ни для любого другого из словен не являлась. И пусть секс не лишал ее, в отличие от всех прочих волшебниц, Таланта, но ведь ребенка родить она все-таки побоялась! Ему
