Когда мы смотрели вдвоем в кинотеатре или по телевизору какую-нибудь мелодраму, в которой мужчина и женщина ревновали друг друга, бранились, ссорились, я, высказывая свое мнение, всегда ратовал за разрыв.
– Уж если пошли придирки, недовольство – лучше сразу разойтись, чем мурыжить друг друга, – говорил я убежденно.
В моем понимании, это была позиция сильного человека. И Аня должна была догадаться, что если в наших отношениях наметится трещинка, я не буду пытаться ее склеивать. Я не сторонник малодушных (и скорее всего, ненадежных) примирений, слезливых умильных прощений. Разрыв – так сразу и навсегда!
Это же надо быть таким кретином! Сейчас-то я понимаю, что подлинно сильного и уверенного в себе мужчину не будет заботить то, насколько мужественно воспринимаются его слова и поступки. И вряд ли он станет ратовать за разрыв, чтобы показать свою мужскую твердость. Настоящий зрелый мужчина никогда не скажет женщине о возможном разрыве, даже если предчувствует его. И его мужественность от этого нисколько не пострадает.
Выходит, как ни тяжело это признать, что мое неустанное самоутверждение было лишь маской, призванной скрыть (в первую очередь от самого себя) то, что собственная мужественность недостаточно прочна… Да, и именно поэтому она постоянно нуждалась в доказательствах, требовала подтверждений в виде непримиримых жестов, воинственных лозунгов и сумасбродных поступков, поскольку она все время находилась под угрозой разоблачения.
Помню, как даже после незначительных размолвок с Аней (когда она осмеливалась не соглашаться со мной, отстаивала свою позицию) я собирал вещички и уезжал к друзьям в студенческое общежитие. Через день-два Аня, забыв обиду, простив меня и виня во всем себя одну, приезжала за мной. И никто из моих знакомых, конечно же, не догадывался, что, хорохорясь, беспечно попивая портвейн и заигрывая со студентками, я в глубине души боялся, что Аня на этот раз не приедет, не протянет первая руку. И тогда у меня оставалось два пути: либо униженно вернуться и самому после всех своих громогласных непримиримых лозунгов просить о мире (что означало бы поставить на себе как на мужчине крест и что я допустить не мог), либо, будучи заложником своей принятой однажды позы, остаться один на один со своей бутафорской мужественностью. И кто тогда будет помогать мне верить в нее?
И пока я мечтал о легкости в отношениях с Аней и с женщинами вообще – во мне самом таилась и все более накапливалась какая-то угрожающая тяжесть.
Глава 17. КАМЕННЫЙ РАЗРЕЗ
Можно пройти в двадцати шагах и не заметить этот старинный, упоминаемый в архивных документах карьер. Разве что обратишь внимание на торчащие среди трав груды камней и небольшое понижение между плоскими холмами. Однако по мере приближения впадина углубляется, возникает резко очерченный изломанный контур, показываются уходящие в глубь земли скалистые уступы, и, наконец, останавливаешься с невольно дрогнувшим сердцем перед зияющим провалом. Внизу, метрах в пятнадцати от кромки обрыва, мерцает вода, неподвижная, темная, как кристалл мориона – темная не столько из-за постоянной тени, сколько, надо думать, и из-за большой водной массы (по словам Радика, глубина озера доходит в отдельных местах до сорока метров). Отраженные на поверхности водоема голубое небо и веселые белые облака – не более чем грим на его угрюмом лике.
У края обрыва к трубе-столбу привинчена гнутая металлическая табличка. Надпись на ней исцарапана гвоздем или острым камнем, но при внимательном рассмотрении можно кое-что разобрать. Я, по крайней мере, разобрал, что «разрез» был заложен в 1857 году, а промышленная разработка золота на Кочкарской площади началась еще раньше – в 1844-м.
Брали в карьере свинцовую руду и коренное золото – было проделано пять шахт, а постоянно прибывающую воду откачивали деревянными насосами. (Последнюю информацию я почерпнул не из таблички, а из книжицы, написанной местным краеведом.)
Вообще-то озеро состоит из двух частей. Обойдя его по неровной, с впадинами и выступами, кромке, я установил, что форма карьера более всего напоминает восьмерку, правда, искаженную и иззубренную. Посредине – каменная перемычка. Но не сплошная, как понял я чуть позднее. Скорее, это некое подобие арки, но арки затопленной. Водоемы, таким образом, представляют собой сообщающиеся сосуды. Я открыл это случайно, заметив, что из-под темного обрыва струится под водой слабый зеленоватый свет (во вторую часть озера в это время заглянуло ненадолго солнце).
Я повадился купаться тут после маршрутов. От задов огорода я брал ориентир на столбик с железной табличкой, выглядывающий из-за холма, и брел через гущу жесткого ковыля и всевозможных колючек, облепляющих штаны своими цепкими семенами.
К воде, без риска свернуть себе шею, можно спуститься лишь с одной стороны – по крутому травянистому откосу, затем – по крупноглыбовым развалам, ломаными ступенями сбегающим вниз.
Здесь внизу всегда прохладно, пахнет сырым камнем, тиной вперемешку с благоуханиями цветущих трав, что колосятся по краям обрывов (ковыль, пижма, донник – белоцветный и желтый, свисающий длинными плетями), у самой воды краснеют ягоды паслена. Снизу стенки уступов кажутся выложенными из громадных плит. В одних местах их торцы ровные и абсолютно вертикальные, точно опиленные, в других – исковерканные, с угловатыми впадинами и выступами, напоминающими то уродливый, скошенный набок балкон, то полуразрушенную смотровую башню крепости.
Эти каменные массивы сложены мраморами. На свежем сколе они сахаристо-белые, кремовые, ярко-желтые, розоватые или полосчатые. А вот с поверхности камни большей частью покрыты, точно копотью, серым или черным налетом, или как будто забрызганы ржавчиной. Это лишайники.
По трещинам лепится, словно бархат, темно-зеленый мох (такой же, как на крыше летней кухни у Бурхана), торчат редкие пучки трав. Ближние уступы прослеживаются и под водой, напоминая зеленовато-желтые кости. На их фоне проплывают рыбешки, пошевеливая оранжево-красными плавниками. Но дальше уже ничего не видно – лишь зеленоватая чернота.
У противоположного обрыва через клиновидную расщелину вверху падает на хмурую водную гладь дымчатая полоска солнечного света.
Ныряю. Вода ледяная. Не то что в Финском заливе в это время года (про Черноморское побережье вообще не говорю).
Да, Финский залив… Не забуду: пляж в Солнечном, ветер, сияние воды и неба, запах преющей тины, мелкий песок на зубах… Мы с Аней на песке. Вокруг – нескончаемая галерея женских тел… И мне вдруг так
– Ты сумасшедший! – крикнула подруга, когда я вынырнул у нее перед носом.
Вместо ответа я прижался к ней сзади, скользя вдоль спины и работая под водой ногами. И тут обнаружилось, что обоим нам не хватает акробатической подготовки. Или специальных врожденных навыков. Вот если бы мы были лягушками, я бы обхватил свою самочку поперек живота, а она бы гребла передними лапами (то бишь руками) – и так бы мы плыли сколь угодно долго. Но Аня за нас двоих не выгребала – мы неумолимо шли ко дну.
И тогда я решился на супернахальство – затащил партнершу в гущу купальщиков, туда, где дно можно достать ногами. Я стоял на одном месте, а Аня держалась на мне, как на стволе дерева, обвив руками мою шею, а ногами – бедра, и тихонько ритмично двигалась.
Пологая волна то поднималась до подбородка, норовя влиться мне в рот, то обнажала Анину грудь (прикрытую лифчиком купальника, тут все было пристойно).
Через какое-то время Аня потеряла остатки стыда. Она то запрокидывала голову, расслабленно и бессмысленно улыбаясь, то яростно впивалась ртом в мое плечо или шею. У меня же возникло необыкновенное чувство: будто в образе женщины мне отдается сейчас все бескрайнее море…
Самое интересное, что никто, похоже, не обращал на нас ни малейшего внимания: ну обнимается в воде парочка – и обнимается, ну покачиваются – и покачиваются, ну торчат полчаса на одном месте – да мало ли на свете придурков! Лишь какой-то мальчик с розовым облезлым носом подплыл к нам на своем надувном матрасе и завороженно уставился. Пришлось брызнуть в него водой.
Когда же мы подобрались к источнику вселенской радости (я, кстати, начал уже замерзать), Аня, чтобы не закричать на весь пляж, погрузилась в воду с головой. Вынырнула и, глотнув воздуха, уставилась на меня залитыми водой безумными глазами, точно пойманная рыбина.
А еще через минуту обнаружилось, что главного элемента ее купальника у меня нет. И вокруг нигде нет. Наверное, я потерял его, когда плыли. Или его похитил какой-нибудь водолаз-фетишист.
И вот я, вместо того чтобы отдать подруге свои плавки (все же это лучше, чем ничего), а самому дождаться от нее с берега какой-нибудь тряпки (например, полотенца), отправился за полотенцем для нее сам, оставив испуганную голую женщину в толпе чужих людей.
И она мне это простила, как и многое другое, чего я сам никогда б не простил…
Приходя в себя после заплыва, присев на шероховатой, накрененной к воде мраморной плите, я в который раз с любопытством осматриваю карьер. У меня такое чувство, будто в этот глубокий провал, где царит вечный холод и сумрак, где всегда неподвижна темная гладь воды, влита, точно в гигантский каменный сосуд, какая-то тайна. Всякий раз, приходя сюда принимать ледяные ванны, я ощущаю это. И не только это…
Вскоре у меня сложилось впечатление, будто местные жители обходят стороной это мрачноватое место, и даже козы не пасутся по травянистым краям провала. Да и хозяева-башкиры, как мне казалось, смотрят на меня как-то странно, будто с испугом, когда я у них на виду возвращаюсь со стороны Каменного карьера с полотенцем на плече.
– Послушай, ты бы лучше не купался в разрезе, – проговорил однажды Радик, нахмурив черные брови.
– Почему? – с интересом осведомился я.
– Нехорошее место, – туманно ответил тот.
– Чем же? – продолжал я допытываться.
– Там вода такая… Брррр! – передернулся оказавшийся рядом Тагир.
А когда Радик ушел с ружьем к реке, Тагир сообщил мне, дико вытаращивая глаза:
– Там, в разрезе… ты, видать, не знаешь… в прошлом годе мужик из Пласта… того… утопился… Камень к ногам привязал и – бульк!
– Зачем камень? – рассеянно спросил я.
– Ну, это… чтобы не выплыть. Найти не могли долго, водолазами искали. А он в боковой ход заплыл… или затянуло… Глянули – а он там стоит солдатиком, в пещере той…
– А как вообще узнали, что он там?
– С ним собачонка была. Два дня тявкала, скулила на берегу. Потом куда-то делась…
Чудну как-то, подумалось мне после такой вести. Зачем идти из Пласта на Кочкарский хутор, чтобы тут утопиться? Поближе утопиться негде, что ли? К тому же надо быть большим ловкачом, чтобы самому себе привязать к ногам камень и сигануть с ним в пучину. Нет, что-то тут не так…
Глава 18. ЭТО СЛУЧИЛОСЬ
