Ю. Глизер, жена М. Штрауха и коллега Александрова по театру «Пролеткульта», охарактеризовала возлюбленную последнего, очаровательную артистку Верочку Янукову, тем же неотразимым «Поди сюда!» Так что Александров дважды, можно сказать, оказался жертвой столь жгучего призыва, и «Поди сюда!» – не выдумка знатока женщин Козловского.
Зато ему принадлежит ставшее почти хрестоматийным сравнение орловской улыбки со светом. Когда актриса появилась на приеме у писателя Алексея Толстого, Козловский сказал:
– Теперь, пожалуй, можно тушить все свечи: улыбка Орловой способна осветить этот зал.
А залы у Алексея Николаевича Толстого были, видимо, немалые…
87
«Гриша был гений, – пишет Щеглов о том, кем представляла Орлова своего мужа, – и в этом незыблемом, как кремлевская стена, и не обсуждаемом, как постановления съездов, статусе являлся беззащитно-открытым хитросплетениям быта – каким бы налаженным он ни был. Легенда тщательно поддерживалась самой Орловой – в сущности, она была ее единственным автором; считалось, что Гриша ничего не умеет и не может. А главное – ничего и не должен уметь и мочь, кроме как снимать свои гениальные фильмы и любить ее, Любочку.
…Однажды, уезжая на концерты, она вызвала внучатую племянницу, чтобы возложить на нее заботы об остающемся в одиночестве Грише. Проведенный инструктаж отличался подробностью, способной повредить даже самую крепкую нервную систему. В очень беглом переложении он сводился к тому, что разбудить патриарха советской кинематографии следовало ровно в 8.45, ни минутой позже. Ровно через двадцать минут в гостиную должны быть поданы кофе и яичница с помидорами, причем особым образом регламентировалось количество помидорных ломтиков и некоторых сопутствующих добавок. Само собой разумеется, что изделие должно жариться строго определенное время тут, вероятно, счет пошел уже на секунды. Интервалы между снятием блюда с плиты, подачей на стол и началом употребления оторвавшимся от важных дел мастером тщательно прописывались на особом листке, равно как и хронометраж ужина (к обеду вызывалось какое-то дополнительное лицо, более искушенное в кулинарно-хозяйственных вопросах).
…Тем не менее Орлова уехала в самом мрачном и растерянном состоянии.
Весь вечер племянница тревожно репетировала утренние приготовления заводила и звенела элегантным немецким будильником, сверялась с записями актрисы и в конце концов в изнеможении уснула на диване в гостиной.
…Майским утром ее разбудил голос режиссера:
– Машенька, вставайте! Завтрак уже готов.
На часах была четверть одиннадцатого.
Никто никуда не торопился.
Яичница с нерегламентированным количеством помидорных кружочков, кофе и обжаренный в томате хлеб (я забыл про эту деталь) аппетитно дожидались на столе.
– Только не рассказывайте Любочке! – умоляла за завтраком племянница, и, судя по тому, что никакой реакции потом не последовало, данное обещание было выполнено».
88
Авторша этого стихотворения явно имела отношение к тому, что психиатры называли тогда «синдромом Орловой»:
«Драма нарастала» у одной из тех, видимо, которые, преследуя актрису своею любовью, даже снимали жилье во Внукове и как бы невзначай сталкивались с ней на дачных тропинках. Иногда даже восторженно кричали: «Мама! Я знала – мама!» Лишь бы отделаться от дочерей-самозванок, Орлова не жалела и денег…
Уж не та ли это «Нина», о которой, со слов той же Н. Голиковой, пишет Д. Щеглов. Которая позвонила ей спустя два года после смерти своего кумира, в день 75-летия актрисы, и заговорила от лица «Любочки»:
– Здравствуй, я так соскучилась по тебе (помните: «Тоскую по тебе, единой!» – Ю. С.) и хочу тебе спеть.
Раздался какой-то треск, затем в глубине заиграл рояль, и «Орлова» запела – звучно и сильно – «Широка страна моя родная…» Через несколько минут голос в трубке трансформировался в нечто среднее между «Любочкиной» звонкостью и чеканностью Левитана: «Сегодня исполнилось семьдесят пять лет со дня рождения народной артистки Советского Союза Любови Петровны Орловой. Прошу почтить ее память минутой молчания…»
В наступившей вослед тишине Нонна Юрьевна (Голикова. – Ю. С.) опустила трубку. Звонок из прошлого с поправкой на помутившийся рассудок: эта преследовавшая Орлову и при жизни поклонница пыталась свидетельствовать, что душа актрисы окончательно поселилась в ее бренном, то и дело заточаемом во всевозможные больницы, теле. «Переселение» стало делом всей жизни этой несчастной женщины, музыкально одаренной, являвшейся, кроме того, первоклассным имитатором, правда, лишь одного голоса – голоса своего кумира».
Звонила она и через пять лет, когда «переселившейся» в нее Орловой исполнилось 80. И это, кажется, был последний «Любочкин» звонок…
89
