просто развивал гипотезу. Когда ты рассказал нам об этом, еще в гостинице, я подумала — какая причудливая выдумка. Но, очевидно, это далеко не выдумка.
— Должно быть, твой мир гораздо лучше моего.
— Мой мир — устойчивый и спокойный. Почти никаких войн, только изредка — небольшие местные конфликты. Самые мощные союзы государств откусили свой кусок пирога и, кажется, довольны тем, что имеют. Раздаются, конечно, протесты против империализма, но никто не обращает на это внимания.
— В Индии голод, конечно?
Она пожала плечами: — В Индии всегда голод. Там слишком много жителей.
— А Африку эксплуатируют?
— Эдвард, ты одобряешь или осуждаешь меня? Как ты относишься к Британской Империи?
— Не очень плохо. Иногда мне приходило в голову, что с ее развалом мы потеряли что-то громадное и привычное, даже удобное.
— С развалом?
— Да, она полностью развалилась после Второй Мировой.
На секунду ее лицо превратилось в маску, полную изумления, потом снова стало спокойным.
— Извини, если я тебя обидел, — сказал Лансинг.
— Я приготовлю ужин. А ты собери хворост. Ты ведь проголодался?
— Как волк, — признался Лансинг. — Завтракали мы рано, а в промежутке больше ничего не было.
— Я помогу собрать топливо, — предложил Юргенс. — Несмотря на мою ослабленную двигательную способность, я могу еще быть полезным.
— Конечно, — сказал Лансинг. — Пошли.
После ужина они подбросили еще хвороста в огонь и уселись вокруг костра.
— Итак, мы постепенно начинаем выяснять, кто откуда попал в это мир,
— сказала Мэри. — Но пока не имеем понятия, куда направляемся. Я попала сюда из мира, где продолжают существовать большие конгломераты государств
— империи. Ты — из мира, где империи распались. Или исчезла только Британская Империя?
— Нет, не только. Все народы потеряли по крайней мере решающую долю своих колоний. В каком-то смысле еще имеются империи, только в другом виде. Например, Россия и Штаты. Мы их теперь называем сверхдержавами. Это уже не империи.
— Мир Сандры определить трудно, — задумчиво сказала Мэри. — Очень уж он по ее описанию смахивает на сказку. Какая-то комбинация эпоса Древней Греции, как его понимают сентименталисты, и повторяющегося Возрождения. Как она сказала — Третий Ренессанс? Во всяком случае, звучит нереалистично. Восхитительно расплывчатый сказочный мир.
— Мы еще мало знаем о Пасторе и Бригадире, — напомнил Лансинг. — Не считая упоминаний Бригадира о военных играх.
— Кажется, он хотел создать впечатление, что не одобряет обычаев своего мира. Ему показалось, что мы смотрим на него с презрением, и он пытался изобразить войну, которая правит миром в виде благородных рыцарских турниров. Но, подозреваю, что это только его военная хитрость.
— А Пастор наш — весьма молчаливый человек, — заметил Лансинг. — Грядка репы и нисходящее на голову Пастора Благословение — вот и все, что он нам рассказал.
— Но в его словах чувствовалось смятение, — сказала Мэри. — Смятение и святость. Эти два качества зачастую идут рука об руку. Но мы забыли об Юргенсе.
— Прошу прощения, но меня увольте, — попросил робот.
— Ну что ты, конечно, — сказала Мэри. — Мы просто болтаем.
— Что меня приводит просто в отчаяние, — сказал Лансинг, — так это то, что не могу понять, что у нас всех общего. Нас подцепили на крючок и перебросили сюда. И единственная причина, которую я вижу — это если все шестеро, все мы — люди одного рода. Но разве это так на самом деле? У нас ведь довольно мало сходного, если разобраться.
— Профессор колледжа, — стала перечислять Мэри, — военный, поэтесса, пастор и… а ты, Юргенс, как ты себя определишь?
— Робот. Вот и все. И даже не человек.
— Брось! — резко перебил Лансинг, — тот, кто послал нас сюда, не делал различия между человеком и роботом. Значит, ты один из нас, на равных правах.
— Возможно, потом станет ясно, — предположила Мэри, — что собой представляет этот общий доминатор. Наш общий признак, объединяющий нас. Пока что я ничего подходящего не вижу.
— Мы — не исключение, — сказал Лансинг. — До нас тоже отправлялись подобные группы, и наверняка за нами пойдут другие. Все это говорит о том
— что мы стали невольными участниками какой-то программы. Хотел бы я знать, что это за программа. Что это за проект. Мне тогда было бы легче на душе.
— И мне тоже, — призналась Мэри.
Юргенс неуклюже поднялся и, опираясь на упорно не слушающийся его костыль, подбросил хвороста в костер.
— Ты слышал? — спросила вдруг Мэри.
— Нет, не слышал.
— Там, в темноте, кто-то ходит. Я слышала сопение.
Они прислушались. Было тихо. Ночная темнота безмолвствовала.
Потом Лансинг услышал — сопение. Он предостерегающе поднял руку — чтобы остальные продолжали сохранять молчание.
Сопение прекратилось, потом снова послышалось, но уже немного не в том месте, где оно слышалось в первый раз. Словно какой-то зверь шел по следу, вынюхивал запах жертвы, низко опустив к земле нос. Сопение прекратилось, послышалось в другом месте, словно тот, кто издавал сопение, обходил лагерь. Юргенс замер.
Они прислушались. Довольно долгое время никакого сопения не было слышно и они расслабились.
— Ты слышал? — еще раз спросила Мэри Лансинга.
— Да, — ответил Юргенс. — Началось прямо у меня за спиной.
— Значит, кто-то там прячется, в темноте? — спросил Лансинг.
— Оно уже ушло, — сказал Юргенс.
— Юргенс его спугнул, — сказал Лансинг.
— Сандра слышала сопение прошлой ночью, — вспомнила Мэри, — значит, оно следит за нами.
— Ничего необычного в этом нет, — сказал Лансинг. — Этого и следовало ожидать. Диких животных всегда привлекают ночью костры людей.
13
Потребовалось пять дней, чтобы дойти до города. Переход можно было совершить и за два, если бы им не нужно было приноравливать свой шаг к скорости бедняги Юргенса.
— Лучше бы я вернулся в гостиницу, — говорил Юргенс. — Туда бы я вполне мог дойти и сам. И там бы я мог вас подождать. И тогда я бы вас не задерживал.
— А что бы мы делали, — напомнил Лансинг, — если бы нам потребовалась твоя помощь, а тебя с нами не было бы?
— Этот день, возможно, никогда не наступит. Я вам вообще могу не понадобиться.
Лансинг обругал робота круглым дураком, заставляя его продолжать путь.
По мере их продвижения, характер местности претерпевал изменения. Она начинала приобретать
