– Да.
– Ой… – я зависла в прямом и переносном смысле.
Но Глеб нет.
– Ты ничего не говори. Я понимаю. Тебе меня не обязательно. Но я тебя – очень люблю.
Я перестала махать крыльями. Хотела потому что схватить себя за пылающее лицо. Вспомнила, что это невозможно. А процесс пошёл – я камнем вниз тю- ю-ю-ю… Ой, мамочки!
Но это почему-то казалось неважным. Всё для меня. Счастье на меня просто сыпалось. Бог, за что ты меня так любишь?
И ты, Глеб…
– Глеб. Я тоже тебя люблю.
– В каком смысле?
– А в каком можно?
– В прямом!
– В прямом люблю, Глеб.
Больше я говорить не могла. Нужно было спасаться от авиакатастрофы. Убрав трубку от уха, я выпрямилась, с трудом расправила крылья. Ой. Просто натуральный удар о ледяной воздух.
Но падение прекратилось. Я снова взмахнула крыльями. Полетела.
Всё продолжало быть хорошо.
Чудесно.
В новый год я влетала со счастьем.
А потому, взглянув на непрерывно распускающиеся опасные (для меня особенно) пиротехнические цветы, я опять рванула вверх.
Это была не радость. Не эйфория даже. Назвать это словами, по крайней мере у меня, возможностей не хватало. Счастливее меня не было ни человека, ни птицы. Это же надо – я так мучилась и переживала. А всё решается простыми словами. Ведь это точно правда? Что Глеб меня любит? Он сам сказал. Зачем ему шутить? И голос, я же слышала и чувствовала: голос у него такой, что даже я, глупая, ошибиться не смогу.
Я вновь изогнулась и приложила телефон к уху. Глеб не нажимал «отбой». Он ждал, значит, когда я выровняю свой полёт. И как догадался…
– Ты здесь, Глеб?
– Да! Ты там как?
– Лечу вверх.
– Холодно?
– Ты что?!!
Какое мне холодно! Забралась я, видимо, высоко. Но это такая ерунда по сравнению со всем остальным. Ведь я была на седьмом (или выше) небе от счастья. Я встречала Новый год с любимым человеком!
– Когда ты приедешь?
И я, забыв, что я в командировке (да хрен бы с ней), крикнула:
– Завтра!
Салютом меня не подпалило, петардой под зад не тюкнуло, ракетой глаз не вышибло. А потому в полупустом автобусе уже к обеду я, живая и невредимая, прикатила в райцентр.
Глеб стоял возле своей машины.
Идти к нему было страшно.
Все мои мысли о возрасте, глупости, жирности и неудачливости спрессовались в тяжёлую плиту. Которая мучительно давила мне на голову. Но в то же время не позволяла ни одной из этих мыслей отделиться от общего монолита и независимо «подуматься».
Так что к Глебу я подошла, не имея возможности ни переживать, ни комплексовать, ни говорить глупости.
Могла только улыбаться. И смотреть на то, какой он красивый и здоровский. Замечательный какой.
– Ты меня правда любишь? Я тебя правда. Правда люблю.
Я тоже сказала, что я правда. Потому что, конечно, это правда.
– Тебе не будет со мной стыдно, что я такой деревня.
Я не могла ему сказать, что ему не должно быть стыдно, что я такая старая. Никак не могла сказать.
– Перестань. – Я улыбнулась.
Потому что если ему будет стыдно, я это почувствую. И не буду его стеснять. На любом этапе наших отношений. Раз – и улечу. Исчезну. Избавлю.
В общем, больше я этого не боялась. И, как это произошло с файлом «Антуан», страх постыдной разницы в возрасте стёрся из моего компьютера. Как-то сам собой. Надеюсь.
Как люди целуются после того, когда прояснят всё друг с другом? Не знаю, правда.
Потому что мы по-простому. Я, кажется, даже обнять Глеба не догадалась.
Говорить о любви обязательно надо. Это меняет всё. Вот так, например, как сейчас. Как в моей жизни меняет. Да и в жизни Глеба, я уверена. Я вижу.
А я и не знала…
Но теперь было понятно, почему, когда речь идёт о любви, имеется в виду сердце. Именно там, в его районе, рождалось у меня сейчас какое-то пламя. Правда – горячее-горячее. С головой, наполненной словами о любви Глеба ко мне, я целовала его губами, а чувствовала, что все мои эмоции и ощущения съедаются этим самым пламенем. Может, у меня просто-напросто сердце больное, а потому мне волноваться так нельзя? А разволновалась – и начались какие- то странные симптомы.
Только нет – враки! Здоровое у меня сердце! Просто сознание у меня, наверное, какое-то средневековое. Вот и думаю я о пожаре в сердце, как миннезингер какой-нибудь.
Но кому какое дело! Я улыбалась Глебу, которого наконец догадалась обнять, улыбалась его канадской куртке, в которую, от смешного стыда, упёрся мой взгляд.
Не знаю, надо ли говорить о том, как Глеб сжал моё лицо ладонями – так чудесно, да, легко и чудесно это у него получалось. Как я подняла голову и посмотрела Глебу в глаза. Как он мне улыбался. И как было хорошо.
Не убирая ладоней, Глеб поцеловал меня в губы. И я его тоже. Наверное, моя температура подскочила градусов под сто. Сейчас кровь забурлит, вскипит, ой-ёй-ёй… Вот тебе и пламя. Вот тебе и сердце. По всему телу, мозгу и всем закоулочкам.
Что делают люди, когда счастье зашкаливает?
Я думаю, что они берутся за руки и идут. Ну, вместе. Потому что раз им вместе хорошо, то хорошо им и вообще.
Пусть это выглядело сентиментальнее некуда, но Глеб взял меня за руку. Я шла рядом с ним и обмирала от этого самого счастья. Лучше и приятнее ничего и придумать было нельзя. Наверное, то же самое чувствуют подростки, когда впервые девочка и мальчик берутся за ручки. Ну и что…
Я не стала спрашивать Глеба, почему он раньше мне ничего не говорил. И вообще понять никак не давал. Я, наверное, просто настолько была в своих комплексах, что не замечала. Но, наверное, и он стеснялся. Ещё больше, чем я.
Мы шли гулять. Я всё-таки осторожно посмотрелась в витрину – насколько комично смотрелись мы с Глебом. Вроде и ничего. А вроде и непонятно, как мы выглядим.
Но первого же попавшегося пьяницу я одарила сотней рублей, когда он, глядя на меня, которая проходила ближе к нему, чем Глеб, попросил:
– Эй, ребятки, а добавьте на бутылку!
Раз ребятки, значит, не мама с сыном. Не тётя с племянником. Значит, нормально.
И во всю ширь улыбнулась продавщице, чуть не захлебнувшись своей радостью, когда она весело гаркнула:
– Что вам, молодёжь?
Продавщица была мне практически ровесницей. Просто традиционно крупнее.
Молодиться и пытаться косить под Глеба смысла не было. Сколько есть мне лет, столько и есть. Но раз никто не осуждает – так решила я, не считает нас аномальной парочкой, то всё хорошо. Может, конечно, это у всех встречных-поперечных добро – позитивное новогоднее настроение. Не знаю.
Мы сидели в единственном кафе, открытом сегодня, первого января. Народу прибывало, но в нашу нишу, где спрятался столик, никто не совался.
Я всё-таки выложила свой паспорт и в раскрытом виде подвинула к Глебу. Он долго смотрел в него. Молчал, хмурясь и о чём-то думая.
Радость медленно покидала меня. Стоградусный жар отступал. Ноги уже леденели. Голова тоже. Это самое влюблённое сердце ещё быстро-быстро и жарко долбилось. И неизвестно, что с ним случилось бы, если бы Глеб не заговорил.
– Скажи, ты станешь ждать меня из армии? Спасибо. Значит, тебе будет тридцать шесть…
– Тридцать семь уже. Потому что мне тридцать пять будет через два месяца.
– Да. А мне только двадцать. Но это ничего, что так мало! Ты не думай, я буду стараться. Я в армии в институт поступлю. Мне говорили, так можно. Заочно. Мне наша директор школы подарила аттестат о среднем образовании. Мы с мамкиным Лёхой на её доме крышу чинили. Аттестат настоящий. Вот, выучусь. Приду, буду работать. Не обязательно ведь солидный муж. Не соглашайся на другого, пожалуйста. Я хочу быть всегда с тобой. Давай скорее поженимся. Я это… волнуюсь, когда ты там где-то летаешь. И когда в Москве, и в командировке. А так я же буду муж, и ты ко мне отовсюду вернёшься. Скажи?
– Давай не будем об этом, Глеб… – да, вот что ответила я. Ужаснувшись своим словам. Не знаю, есть мозг у меня, нету. Но слово – не воробей. Не попугайчик.
Жизнь только начала возвращаться ко мне. Но от собственных слов я опять похолодела. Фантастика! Первый раз в жизни мне по – серьёзному предлагают жениться, да ещё такой славный человек, а я – отказываюсь! Совсем не потому отказываюсь, что я не хочу замуж. Замуж – чего раньше жаждала ежедневно, ежеминутно… И не потому, естественно, что я Глеба не люблю. Я любила его так же, как любила летать. Я без этого просто не могла теперь – без любви к Глебу и без полётов. Глеба я любила не из-за того, что он жениться захотел (хотя в моём тридцатичетырёхлетнем случае такое вполне понятно бы было: предлагают –
