– Не мучай себя, папа, – сказала его дочь Шери. Лет ей было больше, чем шкафу, лицо с возрастом стало мягким, как у матери. Еще один перезвон браслетов, и включилась настольная лампа, а Шери села на диван напротив отца. Подростком она любила прыгать на этом диване, а отцу казалось, что все это происходило всего лишь несколько недель назад. – Мама бы не одобрила.
Мак сцепил пальцы, упер локти в колени и уставился в пол, чтобы дочь не заметила, как в его глазах блеснул злобный огонек. Лета больше уже ничего не одобрит. Она умерла, а он остался один, и из этого самодельного книжного шкафа на него потоком обрушились воспоминания.
– Со мной все будет в порядке, – сказал он.
– Я немного боюсь оставлять тебя тут, – призналась Шери. – Почему бы тебе не поехать со мной? Поживешь несколько дней у меня. Я буду кормить тебя обедами, а спать станешь в комнате для гостей. Будешь ходить в парк, мы сможем поговорить.
Он уже разговаривал с Шери, с ее будущим вторым мужем, с почти взрослым сыном, со всеми сестрами, кузинами и друзьями Леты – одному богу известно, сколько у них было друзей. И еще с репортерами. Даже удивительно, что смерть одной женщины и довольно-таки непримечательная жизнь ее привлекли столько репортеров.
– Я хочу спать в своей постели, – ответил он.
– Замечательно. – Шери встала, словно не слышала его слов. – Когда наступит пора возвращаться домой, вызовем тебе такси. Папа…
– Шери. – Он взглянул на дочь. У нее тоже от слез распухли глаза, волосы немного растрепаны. – Я не перестану скучать по ней из-за того, что перееду жить к тебе. Траур по человеку не заканчивается сразу после похорон.
Нос у Шери покраснел, с ней всегда такое происходило, когда она считала себя обиженной.
– Мне просто показалось, что так будет лучше.
Лучше кому, девочка? Но он не стал ничего говорить, просто повторил:
– Со мной все будет в порядке.
«Путешествование во времени развивалось медленно. Но один успех закреплял другой, и постепенно в начале тридцатых годов ученые заявили, что к концу десятилетия люди спокойно смогут навещать сами себя в прошлом.
Ученые оказались правы, но все получилось не так, как они предполагали. Люди так и не научились взаимодействовать со временем, вмешиваться в его ход. Они могли лишь приоткрывать окно в пространственно-временной континуум и записывать события прошлого, причем такая запись обходилась очень дорого.
Подобную возможность оценили историки, остальные же представители человечества относились к ней спокойно, пока Сузон Йашимото не объединила временные записи с технологиями виртуальной реальности, голографии и несколькими собственными изобретениями. В результате она открыла возможность делать голографические записи исторических событий и продавала их.
Вначале ее выбор был удачным. Она использовала список-рейтинг исторических событий, куда в первую очередь хотели бы попасть люди при помощи машины времени. Так появились записи моментов рождения Христа, триумфального возвращения Магомета в Мекку, убийства Авраама Линкольна и десятки других.
Вскоре этим занялись и другие фирмы. Их выбор уже был ограничен авторскими правами, – которые стали появляться как грибы после дождя, – на запись событий определенных исторических эпох. Историки волновались, что могут лишиться своей работы. Так фирмы начали открывать порталы с записями повседневной жизни…»
Мак соврал Шери. Он не собирался спать в своей постели. В спальне все еще царил дух Леты: сине-голубое покрывало, которое они вместе выбирали пятнадцать лет тому назад, старые простыни – она всегда говорила, что хочет умереть именно на них, – а еще длинные седые волосы на ее любимой подушке. Как он ни старался, ему все равно не удавалось убрать их все. Он выбросил пузырьки из-под ее лекарств, убрал с ночного столика салфетки, поставил назад на полку с редкими книгами «Путешествие Гулливера» в твердом переплете (она так и не дочитала его), но все же от ее запаха избавиться не смог. Этот запах – немного муската, чуть-чуть абрикоса, – независимо от того, болела Лета или нет, всегда напоминал Маку их юность. Он взял одеяло, подушку и постелил себе на диване – он спал там последние полгода, пока Лета еще была жива, потом опустил занавесь на большом панорамном окне, выходящем на мост Джорджа Вашингтона92. Именно из-за этого вида он выбрал тогда, в начале нового тысячелетия, эту квартиру. В то время он еще мечтал и надеялся.
Мак прошел на маленькую кухню, чтобы налить себе чего-нибудь попить: воды, пива – он сам не знал, чего именно. Но вместо этого остановился около книжного шкафа Леты и зажег лампочку – он не хотел, чтобы даже его дочь хозяйничала в этом доме.
Записи на полках засветились в лучах лампы, как бриллианты в витрине ювелирного магазина, – словно дразнили, соблазняли его. Он тысячу раз ходил мимо этого шкафа, подсмеивался над Летой из-за ее тщеславия (и даже говорил ей: «Иногда я думаю, что только благодаря тебе записи „Шестнадцатого июня у Анны“ вообще продаются и приносят доход тем, кто ими торгует»); он всегда упрекал ее за то, что она придает столько значения одному-единственному дню своей жизни.
«Ты ведь никогда и не вспоминала об этом дне, пока какой-то делец не решил сделать запись», – говорил он ей, а она лишь кивала в ответ.
«Иногда, – как-то сказала ему Лета, – мы и сами не осознаем, что действительно имеет значение, а потом уже становится слишком поздно».
Он взял в руки роскошное ретроспективное издание: шесть часов записи с последними доработками и дополнениями; это было единственное издание, которое Лета не успела даже открыть. Обе копии остались нераспечатанными. Их доставили за несколько дней до ее смерти.
Мак принес ей тогда пакет с записями, а заодно и лучший плейер, тот самый, что он подарил ей на последнее Рождество, и положил все на край постели.
– Если хочешь, я подключу, – сказал он.
Она полулежала на дюжине подушек; Мак специально соорудил ей этот кокон, когда понял, что уже ничто не остановит неизбежного. Она взяла его за руку, и в ее глазах появился слабый блеск.
– Я уже была там, – еле-еле прошептала Лета.
– Но это ты еще не видела, – ответил он. – Ты не знаешь, какие сделали исправления. Может, на этот раз им удалось соединить все пять чувств.
– Мак, – одними губами сказала она, – сейчас я хочу быть здесь, с тобой.
«В эпоху второго Золотого века в Нью-Йорке кафе „У Анны“ считалось самым модным местом для бесед. Подобно кафе времен Французской революции или романа Хемингуэя „Праздник, который всегда с тобой“93, кафе „У Анны“ превратилось в место, где люди собирались, сидели и разговаривали.
Режиссер Хирам Гулдмен помнил это кафе. Он получил разрешение на проведение записи- съемки в прошлом; из всех возможных дней он в результате выбрал 16 июня 2001 года, потому что в этот день в кафе было много разных посетителей, беседы велись на самые разнообразные темы, а у дальней стены стоял свободный стул – зритель сразу чувствовал себя участником происходящего…»
