Мак помнит, потому что Лета показала ему статью в «Дэйли ньюс» и без жалости в голосе сказала: «Я всегда знала, что он плохо кончит».
Но сейчас Фрэнк сидит живой и красивый, в нем все привлекает: и решительный подбородок, и царапины на костяшках правой руки, которую он старательно прячет от Леты, и две бутылки пива, исчезнувшие за те сорок пять минут, что они сидят за столиком. Фрэнк почти совсем не слушает Лету, он осматривает других женщин в зале, бросая быстрые взгляды, не заметные никому, кто специально за ним не наблюдает.
Только Мак все видит, но он не собирается тратить время на этого никчемного человека. Мак не отрываясь смотрит на женщину, которой суждено стать его женой. Она вдруг замолкает посреди фразы и откидывается на спинку стула. Мак улыбается, он знает, что она сейчас скажет.
«Мне продолжать беседовать с самой собой или ты предпочитаешь слушать радио?»
Но она ничего не говорит, просто вопросительно смотрит на Фрэнка. Человек, не знающий ее, может решить, что ей нравится ее спутник, на самом же деле она проверяет, когда Фрэнк заметит, что она замолчала.
Фрэнк не обращает внимания. Лета вздыхает, берет несколько листиков салата и смотрит в окно. Мак тоже смотрит вслед за ней, но ничего не видит. Тот, кто записывал сцену, тот, кто делал последние штрихи, даже не подумал о том, что происходит на улице. Записано лишь то, что делается в кафе.
Небольшие трагедии разыгрываются за каждым столиком. А концовки этих трагедий уже известны.
Мак не удержался и дотронулся до ее плеча. Кожа теплая и мягкая, но это не Лета. Он чувствует, что это другая женщина. Кожа у Леты была словно атлас и оставалась такой до конца. В молодости как дорогой новый атлас, потом как мягкий, любимый, старый, к которому привык и который сильно любишь.
Она не смотрит на него, и Мак отводит руку в сторону. Лета всегда поднимала на него взгляд, когда он до нее дотрагивался, всегда давала понять, что заметила, что тоже думает о нем; иногда, правда, когда была занята, немного раздражалась, но в ее взгляде всегда сквозила любовь.
Это не его Лета. Это восковой манекен, словно автомат, исполняющий роль, чтобы развлечь зрителей.
Мак больше не выдержит. Он встает и говорит:
– Команда голосом: стоп.
Кафе исчезает так же постепенно, как появилось: сначала столики и люди, сидящие за ними, потом общие шумы и, на конец, голоса. Голоса растворяются последними.
«„Шестнадцатое июня у Анны“ не может считаться шедевром разговорного искусства. Тот факт, что мы все же так считаем, больше говорит о том, что наше поколение ищет смысл жизни, чем о дне 16 июня 2001 года.
Мы полагаем, что наши бабушки и дедушки жили более наполненной жизнью, потому что на их долю выпало больше испытаний. Но благодаря „Шестнадцатому июня у Анны“ мы видим, что каждая человеческая жизнь состоит из бесчисленных моментов, памятных и предаваемых забвению, а значением эти моменты в разные периоды своей жизни наполняем мы сами».
Мак снова стоял у кровати, всего в двух шагах от плейера. Запись чуть слышно жужжала, но звук был довольно агрессивным, словно высказывал недовольство – зачем остановили плейер, ведь еще не все разговоры прослушаны.
Запах Леты в комнате. Мак вдруг осознал, что этот запах был единственным реальным ощущением за время всего путешествия. Вместе с ним в кафе «У Анны» переместились и запах Леты, и тепло их спальни – ощущения настоящего в одном кратком миге из прошлого.
Он достал из плейера серебристый диск, отнес его в гостиную и убрал в дорогую коробку. Потом вернулся в спальню, упаковал плейер и лег на постель – впервые с тех пор, как почти неделю тому назад отсюда унесли Лету.
Закрыв глаза, он почувствовал тепло ее тела, вспомнил, как любил лежать на ее месте по утрам, когда она уже вставала. Будто она убаюкивала его в своих объятиях. Иногда он даже засыпал снова, а потом Лета будила его и твердила, что ему надо идти на работу, как всем остальным.
Но сейчас кровать на самом деле не теплая, и, если он заснет, никто его не разбудит. Никогда. После просмотра записи в его душе появилась какая-то пустота, будто он сделал что-то дурное, запретное, искал жену там, где, он знал, ее быть не должно.
Он понятия не имел, зачем она просматривала все копии «Шестнадцатого июня». Да, можно было бы прочесть комментарии, это он понимает. Интервью он тоже мог понять – ей ведь ни разу не заплатили ни гроша за эту запись. Многие из присутствовавших в тот день в кафе пытались подать в суд, чтобы получать проценты от продаж, но все проиграли, потому что голографические записи были не просто записью исторического момента, но и авторской программой составителя. Лета, правда, никогда в суд не подавала.
Она просто всю жизнь вновь и вновь возвращалась к тому единственному дню, смотрела на себя молодую и видела… что? Искала… что?
Конечно же, не Фрэнка. Мак слишком хорошо ее знал. Может, она искала способ правильно взглянуть на себя, на свою жизнь? Или пыталась представить, как бы прожила жизнь, если бы выбрала другую дорогу.
Он не знал. А теперь никогда и не узнает. Он подтрунивал над ней, слушал, как она рассуждала о вспомогательных материалах, даже покупал ей последние версии «Шестнадцатого июня», но никогда не слышал, чтобы она говорила о том, что смотрит свое прошлое как зритель.
Тайна Леты, как и все другие ее тайны (в том числе и за что она полюбила его, Мака), навек останется неразгаданной.
В «Шестнадцатом июня» ответов он не нашел, как, впрочем, и саму Лету. От нее остались лишь отрывочные воспоминания: запах, который постепенно исчезнет, голос, который он уже начинает забывать, прикосновение кожи.
Теперь жизнь Леты закончилась. Ее жизнь имеет конец, как и «Шестнадцатое июня у Анны», она уже не повторится.
Мак уткнулся в ее любимую подушку. Больше он никогда не увидит Лету, ту, настоящую, которая дышит и непрестанно удивляет его своей глубиной.
Наконец-то он это понял, и на душе у него стало легче. Ее больше нет, остались лишь воспоминания.
Уолтер Джон Уильямс.
Зеленая Леопардовая Чума
Уолтер Джон Уильямс родился в США, в штате Миннесота; в настоящее время живет в
