А дело-то было какое? Ведь я ее замысловатыми словами готов был взволновать. Я всей как есть душой своей в ее был обаянии, глазами жаждал ее лица, умом же созерцал ее девическую честь. Она понять могла канон и соблюсти приличие, не ошибаясь как есть ни в чем. За это все она достойна похвалы».
Теперь князь Чуского царства сказал, что это хорошо. Сун Юй же не был уволен.
Цзя И
Августейшую милость монарха я принял с поклоном:
Ожидаю заслуженной кары в Чанша.
Услыхав стороной, что поэт Цюй Юань знаменитый
Покончил с собою здесь, в водах Мило390,
Прихожу к волнам Сяна391 и им поручаю стенанье
И моленье тебе, о учитель-поэт.
Ты столкнулся с людьми беспримерно, безмерно дурными
И тогда погубил, уничтожил себя.
О, злосчастье! О, горе! О, стон! О, терзанье! О, крик мой!
Тебе выпало время невзгод, неудач.
И жар-птица и феникс засажены, загнаны в яму,
Ну, а совы, сычи — те сновали везде.
Сорный хлам, мелюзга возвеличены были в светлейших,
Клеветник, подлый льстец добивались всего.
Совершенные, мудрые люди дорогу свою искривили,
С дороги своей были сбиты,
Извращен был путь честных и стойких людей.
И считалось: что герой Суй-и392 — это гадость,
Разбойники ж Чжэ393 или Цяо394 — честны.
Меч «Нечистых долой»395 почитался тупейшим,
А ножи из свинца — острее других.
Ужасаюсь! О, горе, позор! Как мог так невинно страдать ты, поэт, и так безысходно?
Вдруг отбросили вон даты Чжоу сосуд396, дорожить стали днищем горшечным!
А в колесницу впрягли изможденных волов, — тройкой в дышло ослов хромоногих.
А чудесный рысак, понурив оба уха, везет соляную телегу,
А ножи из свинца — острее других.
Ужасаюсь! О, горе, позор! Как мог так невинно страдать ты, поэт, и так безысходно?
Взять парадную шапку, надеть под подошву: на время — пожалуй,— а дальше?
О, страданье! Учитель, тебе одному это горе изведать досталось!
Вот, ода напевная:
Увы, увы! В твоей стране тебя не понял государь!
Ты одиноко горевал, кому б ты высказаться мог,
Порхая там, в глуби небес, высоко феникс улетел
И удалился от земли своею волей навсегда.
Святой дракон397 из девяти слоистых бездн, пучин морских,
Ушел глубоко в бездну вод, чтоб сохранить свой чудный дар,
Он, презирая выдр, угрей, нырнет укрыться в тайники:
Ведь разве может жить он там, где жабы, где кишат глисты?
Всего дороже — это честь, святая честь, честь мудреца:
Уйти от грязных дел мирских, чтоб самому себя сберечь!
Подумать только, чтоб скакун дал вдруг себя связать, взнуздать!
Тогда где ж разница меж ним и псом домашним иль овцой?
Толкаться в хаосе мирском и вот в такую впасть беду!
Виной всех бед и катастроф, увы, учитель, был ты сам.
Пройти б тебе все «Девять стран», служа лишь князю «своему»398!
Зачем ты так облюбовал лишь это место, этот двор?
Порхает феникс там, в выси, — на много тысяч саженей
И смотрит, где сияет честь: туда садится он тотчас.
А там, где он увидит зло, опасный признак подлых дел,
Взмахнет тогда крылами он, все выше, выше отлетит.
...Полуаршинной глубины канавка грязная, дыра:
Вместит ли рыбу ту она, что может проглотить корабль?
А рыба кит, что поперек лежит и Цзяна399 и озер,
Придется ль ей в работе быть на муравьиную орду400?
Сыма Сян-жу
Там, где длинны ворота (Поэма)
