Татьяна СВЕТЛОВА
ГОЛАЯ КОРОЛЕВА
ЧАСТЬ I
Глава 1
'Есть люди, которые решают, и есть люди, к которым решения приходят.
Я принадлежу явно к последним…' — Аля смотрела в экран телевизора, где весело смеялись какие-то люди.
Она попыталась понять, чему они смеются, но так и не сумела.
Она устроилась перед телевизором, подобрав ноги под широкую юбку в большом кожаном кресле. Рядом с ней на низком столике, как обычно, стояло блюдечко с шоколадным печеньем и чашка с холодным лимонным чаем.
…Решение пришло к ней само, внезапно, под этот глупый смех. Пришло неизвестно откуда, словно сгустилось из воздуха, и стало внятным и слышным ее сознанию. Теперь она с недоумением оглядывала последние три года своей жизни: три года неясной скуки и невнятной тоски, три года странной рассредоточенности, словно ее душа была растащена и приворожена по углам этого большого дома, дома делового мужчины, в котором она так и не нашла себе места; три года без прошлого и без будущего, потому что прошлое она безжалостно перечеркнула, а будущее ей виделось, как сквозь толщу воды, — таким же смутным и гнетущим.
Так, в принципе, можно было жить, — думала Аля — изо дня в день, всегда «сегодня». До тех пор, пока вдруг не поймешь, что и завтра будет так же.
И что если ты ничего не изменишь в своей жизни, прямо сейчас, немедленно, то тебе придется жить так всю твою жизнь.
Всю! И вот тут ты отдаешь себе отчет, что не согласна. Вот тут к тебе приходит решение. И даже если тебе страшно, поделать уже ничего нельзя.
Решение дышит в затылок, решение требует выполнения, и у тебя в запасе нет никаких доводов, чтобы от него уклониться.
То есть, проще говоря, надо уходить от Саши.
Аля посмотрела на смеющихся людей в телевизоре. 'Хорошо им, — обреченно позавидовала она, — им не надо ничего решать… Уходить легко, но ведь как только ты закроешь за собой дверь, ты уже не уходишь, а просто идешь.
И куда?'
Аля резко поднялась из кресла, будто желая прогнать нахлынувший на нее страх — перед будущим, перед неизвестностью; выстрелив пультом во все еще хохочущих людей, она сказала громко: 'Я хочу спать, Алекс…
«Алекс». Все его знакомые звали его так. А ей хотелось называть его Сашей, как зовут всех нормальных Александров. Но когда она впервые назвала его «Сашей», он удивленно и недовольно приподнял брови. Ничего не сказал, это правда, но она поняла. И стала звать его, как все: Алекс.
— … я пойду к себе', — добавила она.
Ей хотелось поскорее донести свое решение, не расплескав, до своей комнаты, и там, оставшись наедине, обдумать его хорошенько. «Другие, нормальные люди сначала думают, потом решают. У меня же все ровно наоборот: я сначала решаю — потом думаю…» — вздохнула она, направляясь к лестнице.
— Спокойной ночи, Лина. Я зайду тебя поцеловать. У меня столько работы…
«Как всегда» — подумала Аля.
Алекс отложил в сторону диапозитивы, которые рассматривал на свет, и обернулся.
— Послезавтра наша трехлетняя годовщина. Ты не забыла, дорогая?
«Дорогая», «дорогой». Так обращаются друг к другу в пьесах из западной жизни. Но ей надоело жить в пьесе.
— Не забыла — произнесла она, держась за перила.
Аля вдруг поняла, почему к ней пришло решение: годовщина! Когда он две недели назад заговорил об этом, она впервые со всей ясностью ощутила, что ей не по силам этот юбилей, что справлять им нечего, что в их душах так же пусто, как в этом огромном доме, где нет ни зверя (потому что у Алекса аллергия на животных), ни ребенка (потому что Алекс не хочет «пока»).
— Купи себе новое платье, хочешь? — Алекс снова завертел перед глазами слайд. — Знаешь, купи-ка себе сиреневое. Поищи завтра. С открытой спиной… Я прямо тебя вижу в нем… Оно так пойдет к твоим фиалковым глазам…
А?
— Ты меня видишь в нем? Это нормально.
— ?
— Я его уже купила. И надевала на твой день рождения. И на прием на вернисаже американских авангардистов. И оно мне уже успело надоесть.
— Ах, да, действительно! Извини дорогая, так много работы…
— Не страшно. Я понимаю. Я куплю себе другое платье.
— Конечно-конечно, у тебя прекрасный вкус!
«Я его не просто не люблю. Я его ненавижу. Он у меня вызывает отвращение. Мне иногда хочется залепить ему пощечину, чтобы сбить с него эту маску вечного и вежливого благодушия, чтобы он растерялся, чтобы что-то нормальное, человеческое, естественное проступило, наконец, в этом холеном лице! И „Лина“ — он по-прежнему зовет меня „Лина“, как безоговорочно назвал меня тогда, в первый день, когда я ему представилась: Алина. А я — Аля, как звала меня мама, мягко, нежно, домашне; как звали меня друзья… Впрочем, про друзей лучше не надо,» — она отчего-то поежилась.
— Так спокойной ночи, Алекс.
Уходя, она оглянулась. Она увидела затылок мужа с короткими завитками волос, абрис его хорошо очерченной скулы, тень на щеке от его пушистых, как у девушки, каштановых ресниц, осенявших карие глаза, и ее догнал его бархатный баритон:
— Спокойной ночи, дорогая!
Почему я не могу любить его? — думала Аля, поднимаясь к себе в комнату, в свое убежище, полное света, цветов и пастельных тонов. — Что не так, что не срабатывает? Он хорош собой, и многие женщины на него заглядываются. Он всегда внимателен, предупредителен, любезен. Он даже «секси»… — шагала Аля по ступенькам, рассеянно глядя на рисунок покрывающего их ковра. — Но все это какое-то ненастоящее. Как бы только дань моде, правилам приличия; имидж, роль.
Меня он не любит, и не любил никогда. Потому что у него вообще нет потребности любить, ему это просто не нужно. И дело не в возрасте — хоть разница у них с Алей была большая, но что такое сорок два года для мужчины? Ничего.
Был ли у него кто-то в прошлом, отучивший его любить? Любовная драма, предательство, измена? Воображение Али принялось рисовать портрет таинственной роковой женщины, разбившей сердце юного Алекса… Но экзерсис удавался с трудом, ее воображение не справлялось с сюжетом любовной трагедии, где главную роль мог бы играть ее муж.
Что же тогда сделало его душевным импотентом и даже почти импотентом физическим? То есть не то, чтобы импотентом, и даже, конечно, нет; но сексуальная сторона их жизни его так мало интересовала, что их физическую близость трудно было назвать иначе, как выполнением супружеского долга.
