— Не вздумай! Мы в чужом доме, родители Гены не должны знать о нашем присутствии… Я сейчас приеду. Жди.
Аля слышала, как приехала Марго. Они о чем-то пошептались с Филиппом. «Готовятся к разговору со мной, — подумала Аля. — Пусть. Я тоже готова».
Она им скажет правду. Все, как есть. Только чуть-чуть передвинет во времени, и то, что она собиралась сделать, выдаст за сделанное. И это «чуть-чуть» изменит все. Они сами поймут, что все их планы неосуществимы. И, делать нечего, отпустят ее домой.
— Аля! — раздался вкрадчивый голос Марго. — А, Аля? Открой мне!
Аля спокойно открыла дверцу. Марго бросила победоносный взгляд на Филиппа.
— Спустись, иди сюда… Присядь… Ну, объясни мне, дорогая, почему ты не хочешь звонить? — проникновенно заговорила Марго, усаживаясь рядом с Алей. — Ведь ты мне всегда помогала, ты всегда была хорошей подругой… Я, конечно, понимаю: пятьсот тысяч, это не то же самое, что дарить шмотки… вещи, я хотела сказать. Но твой муж не обеднеет, у него их еще много останется, этих тысяч, не так ли? — Марго внимательно вглядывалась в лицо Али. Но Аля никак не отреагировала на ее вопрос.
— Ты хорошо выглядишь, Аля… Очень хорошо. Совсем не изменилась, даже еще красивее стала — правда, Филипп? Вот что значит для женщины быть богатой! Бедность — это заботы, а заботы старят, Аля, старят. Уносят красоту и молодость. А на кремы всякие да косметические кабинеты — тоже деньги нужны…
Мы ведь просим у тебя совсем не много, — по сотне тысяч на каждого. Так, только дух перевести. На ноги встать…
— А кто пятый? — удивилась Алина.
— Какой еще пятый? — вскинула брови Марго.
— Ну, ты сказала: «по сотне на каждого»…
Марго бросила быстрый взгляд на Филиппа.
— Я просто округлила… Ну, пусть сто двадцать пять — что это за деньги? Так только, квартирку купить… Еще немножко останется, чтобы жизнь новую начать… А, Аля?
Аля молчала.
— А? Хорошо — жизнь новую начинать, правда? Ты ведь это знаешь, по себе знаешь, правда ведь? Я тоже хочу, подружка. И ты должна мне помочь. Ведь это — просто удача, слепая удача, что ты вышла замуж за богатого. А удача несправедлива! Почему у тебя есть все, а у меня — ничего? Ты этих мужниных денег не заработала, Аля, не твоим трудом они нажиты… Так что ж ты их так бережешь? Мужа своего бережешь, деньги его бережешь, а друзья, значит, побоку?
Нехорошо это, подружка. Я для тебя столько сделала! Неужели ты забыла? Все добро, которое ты видела от меня? Как я о тебе заботилась? Кто, скажи мне, тебя из глуши вытащил в столицу? Кто тебе работу нашел? Кто тебя у себя дома поселил? А, Аля?
На лице у Али отразилось сомнение и почти раскаяние, она снова себя чувствовала беспомощной и бестолковой, маленькой девочкой, ведомой по жизни заботливой старшей сестрой, доброй подругой Марго.
— Если хочешь знать, — с упреком вразумляла ее Марго, — даже своим замужеством ты обязана — мне. Сидела бы ты до сих пор в своей деревне, если бы не я! И никакого бы издателя — не то что дорогих книжек, даже туалетной бумаги!
— сдержанно улыбнулась Марго, легонько стрельнув глазами в сторону фыркнувшего от смеха Филиппа — не встретила бы. Вот так-то! Ты разбогатела — благодаря мне. Все, что у тебя теперь есть — это благодаря мне. И неужели, Аля, ты хочешь остаться неблагодарной, неужели ты не хочешь мне отплатить добром за добро, неужели ты не хочешь поделиться хотя бы малой частью своих преимуществ с подругой, которой ты обязана…
Через силу, преодолевая власть обволакивающей речи Марго, гипнотическую власть этой песни Сирены, которая заставляла ее испытывать необъяснимый стыд и раскаяние, Аля произнесла заготовленные слова:
— Это невозможно, Марго. Я ушла от своего мужа.
Глава 17
— … Как я вам уже говорила, — начала Катя, нервно переводя дыхание, — Виталий Петрович был человеком аскетичным, любил походы, жизнь в палатке, у костра… И Алю приучал к такой жизни… Только Аля все это не любила…
Кис усиленно закивал головой, боясь, что Катя снова пустится в долгие объяснения.
— Ну да, я вам это уже рассказывала…. И вот, в то лето, когда мы закончили школу…
Кис ловил каждое слово, слетавшее с ее губ, угадывая между мучительными паузами и прерывистыми вздохами все то, что не договорила — по неведению или по умолчанию, — все то, что не посмела выговорить Катя…
… В то лето, когда Аля закончила школу, Виталий Петрович привычно наметил расписание походов в лес. Он прекрасно знал, что Аля не любила этот летний аскетическо-туристический образ жизни, но не придавал ни малейшего значения ее эмоциям. «Хочу — не хочу», «люблю — не люблю» — это все капризы. А капризам он потакать не будет.
Алина так и осталась для него чужим ребенком, хоть и племянницей.
Впрочем, своих детей он никогда не стремился иметь, представляя себе некое существо, которое начнет требовать от него внимания и любви, исключительно как обузу.
Он и женщин сторонился, время от времени удовлетворяя свои сексуальные потребности со случайными партнершами, как правило, одинокими и опустившимися. Подавляя брезгливость, он все же предпочитал именно этот сорт женщин по одной простой причине: они не ждали и не требовали от него ни эмоций, ни продолжения отношений. Виталий Петрович не собирался заводить отношения с кем бы то ни было, в нем не было ни малейшей потребности в привязанностях, в эмоциях, в чувствах. Если они у него и возникали, то только от общения с природой, от преодоления трудностей, которые он искал и любил в походах.
Природа давала ему все, но при этом ничего не требуя взамен; она безвозмездно насыщала его энергией, а преодоление трудностей концентрировало его жизненные силы, укрепляло, возвращало собственные потраченные усилия новой энергией — опять же, ему, Виталию Петровичу. И в этом энергообмене ему не нужен был третий, ему не нужен был ни объект приложения его забот, ни источник сил — все уже было воплощено в его отношениях с природой… Если можно назвать отношениями одностороннее потребление.
И осиротевшая Алина, дочка брата, была большой и неприятной неожиданностью в его жизни. Но, не смея отказаться от родственного долга, он изначально строго ограничил присутствие Алины в своей жизни, в своей среде обитания. Она не имела права ему помешать, она не смела изменить привычный образ и ритм жизни — она должна была ему подчиниться, и при этом стать не видной и не слышной. Слово «нет», как и слово «не хочу» не существовали в языке, которым пользовался Виталий Петрович.
Алина его боялась. Он никогда не повышал на нее голоса, не поднял на нее руки, но она испытывала страх перед ним. Всегда щедро любимая родителями и бабушкой с дедушкой, она столкнулась с чем-то, ей непонятным. Неразговорчивый и неласковый, дядя Виталий обращал на Алину взгляд только тогда, когда отдавал распоряжение или делал замечание. Она и не искала ни его взгляда, ни его ласки — она приняла его таким, как он есть. Травмированная смертью родителей, семилетняя Аля, и при их жизни толком не имевшая семьи, стала безразлична к миру, который обошелся с ней столь сурово, и уже больше ничего не ждала от него. И от дяди тоже. Помыть посуду? Пожалуйста. Погладить? Сию секунду. Аля научилась мыть посуду, стирать и готовить простейшие блюда, начиная с восьми лет. Она никогда не перечила, беспрекословно и старательно выполняя все его распоряжения, кося испуганным глазом в его
