Лина его интересовала. Просто глянул, что тут в этом магазине продают — мужчины ведь не любят зря болтаться по магазинам, правильно? — и пошел себе дальше. А она, бестолковая, целый фильм ужасов сочинила. Право, даже стыдно!
Ну и в-третьих — она не помнит его лицо, виденное в расплывчатом тумане близоруких глаз. Она ведь тогда, когда он подошел к ней в больничном дворе, не захотела очки надевать! И как она могла решить, что она его узнала?
Ерунда полная! Надо будет вернуться завтра в магазин и заплатить за пояс. Да и за остальное, что она присмотрела для себя. Интересно, продавщица сохранит отобранные вещи, или придется все перемеривать заново?
Однако, при мысли о новом выходе на улицу ей стало слегка не по себе.
Лучше посоветоваться с Андреем. Или даже еще лучше — сходить с ним вместе. Если бы он сумел вырваться с работы пораньше…
Но стыдно же об этом рассказать! «Мне показалось, что я видела своего мужа. — И что? Ты с ним объяснилась? — Нет, я позорно сбежала…»
И еще: Лина ведь ему ничего так и не рассказала о визите Мужа в больницу.
И теперь Андрей спросит: «А как же ты его узнала? Ты ведь его не помнишь, а после амнезии ты с ним не встречалась?» И что же Лина будет Андрею объяснять? «Извини, милый, но видишь ли, дело в том, что я тебя обманула… На самом деле, в больнице ко мне, тайком от врачей, приходил мой муж и сказал, что я совершила какое-то преступление, за которое меня хотят отдать под суд…»?
Нет, это никак невозможно.
Да и зачем Андрею об этом говорить? Все это глупости, игра ее дурацкого, трусливого воображения. Лучше просто попросить его сходить с ней в магазин. Посоветоваться. Он художник — вот она и хочет узнать, как на его художественный вкус выбранные ею одежки…
Дело было улажено в тот же вечер. Андрей с удовольствием согласился сопроводить ее в магазин и обещал прийти пораньше…
Высокая, худая женщина с короткими светлыми волосами и неприветливым лицом, изучив цепким взглядом удостоверение частного детектива, молча пропустила Алексея в квартиру, бухнула перед ним на обеденный стол один из ящиков письменного стола и, сухо сообщив, что в нем все, что осталось от сына в доме, принялась сердито гудеть пылесосом.
Кис сделал попытку заговорить с ней о Филиппе, но женщина не удостоила его ответом, и ее спина, энергично двигавшаяся в такт пылесосу, красноречиво выразила бесконечное презрение — к детективу, задающему идиотские вопросы, к собственному сыну, не оправдавшему ее надежд, к мужу, который спился и предательски умер, и вообще к миру, полному слабых и ничтожных людей.
Оставив эту безнадежную затею, Кис сосредоточился над пыльным ящиком, перебирая какие-то ноты, пару старых кассет, несколько школьных тетрадок, ветхую, почти рассыпавшуюся книжку на эстонском языке, на обложке которой была изображена девушка в синем платье с синей ленточкой вокруг лба, и рядом с ней крупный, в рост с девушку, волк…
Книжку Кис отложил в сторону, мельком подумав: должно быть, что-то вроде русской сказки о волке и царевне, сюжеты гуляют по странам и народам, — и принялся за тетради. В одной из них оказалось четыре телефона на последней странице, записанных корявым и еще детским почерком.
Кис переписал на всякий случай, хотя мать Филиппа, проходя мимо, буркнула, что ни с кем из старых друзей сын не общается, и что детектив напрасно теряет здесь свое время, поскольку милиция забрала его старую записную книжку и уже все проверила.
Кис и сам знал, но все же решил позвонить по тетрадочным номерам.
Двое из бывших одноклассников Филиппа уже давно не жили с родителями, и Кис записывал новые телефоны под недовольные комментарии: «да ведь милиция уже спрашивала!», и заверения, что их чада не имеют ничего общего с Филиппом на протяжении последних десяти лет. Третий парень с трудом вспомнил, о ком шла речь; четвертого не было дома, и его мать гордо сообщила, что сынок за границей, концерты дает, так что поговорить с ним нет никакой возможности, она и милиции так сказала…
Кис уж было собрался повесить трубку, как новая мысль осенила его, и Кис принялся любезничать с женщиной, польстив ей расспросами о таком замечательном сыне, который дает концерты за границей…
Любящая мамаша охотно поведала детективу, что сынок, Николаша, закончил консерваторию и принят в один известный оркестр, вот ведь счастье, иметь талантливого сына, а она, к стыду своему, еще не забыла, как ругалась когда-то, когда сын дудел без конца в саксофон… Вот был бы ужас, послушайся он ее тогда! Выходит, что иногда непослушание приводит к хорошим результатам, кто бы мог подумать? Николаша, бедный, тогда чуть не на все лето уехал с товарищем в деревню, чтобы ему играть не мешали! И был в итоге прав!
Кис с трудом втиснул вопрос в восторженную речь Николашиной мамы.
— Филиппа помню, а как же! Это же как раз он тогда с моим Николашей лето проводил в деревне… Нет, что вы, Николаша туда больше не ездит, там знаете, такая развалюха, ни жить нельзя, ни продать — глухомань, последние соседи чай померли с тех пор… А дом такой, чуть дунешь — развалится, стоит в глухом лесу, любой может залезть, и мы с мужем тоже туда не ездим — боимся…
Кис попросил адрес. Это было далеко, под Калязином.
Разъединившись, Кис призадумался. Филипп, теоретически, мог скрываться там, в этом доме. Собственно, лучше не придумаешь — стоит, как сказала Николашина мама, в глухом лесу… Возможно, именно там он и отсиделся после тройного убийства, залечивая ногу, которую по меньшей мере сильно ушиб, если не сломал…
Но теперь, — если это и впрямь Филипп вертится вокруг дома, где живет Алина, — он должен ночевать где-то в городе! Потому как для постоянных разъездов из этой глухой деревни в Москву деньги нужны на поезд-автобус, а Филипп вряд ли готов сорить ими без надобности; да и риск немалый — портретиками Филиппа снабжена вся милиция, включая железнодорожную…
На всякий случай Кис потревожил приятеля с Петровки, Серегу, и сообщил ему адрес «развалюхи» — у них на Петровке людей много, вот пусть и разъезжают. А сам он все же решил наведаться на квартиру Филиппа.
Собственно, никакой квартиры у Филиппа не было — жил он в комнате в коммуналке из четырех семей. Кис уже однажды побывал там, в Китайгородских переулках, несколько месяцев назад, когда в поисках пропавшей Алины пытался обнаружить местонахождение компании. И теперь он рассчитывал не столько там Филиппа обнаружить, сколько с соседями побеседовать.
Однако на его продолжительные звонки по всем четырем кнопкам никто не отозвался, и Кис, удивленный и разочарованный, потащился в Замоскворечье — подежурить в поисках «хмыря» и переждать несколько часов — авось к вечеру кто-нибудь да появится в коммуналке!
Он проболтался по улочкам часа три, высматривая кепи и черные очки…
Но так и не увидел.
…Молоденькая продавщица с завистливым удивлением поглядывала на Алекса. Вчера эта странная покупательница сбегала от какого-то поклонника, сегодня она пришла с другим… С мужем?
Как же, будет муж час торчать у примерочной кабинки и, глядя в щелку занавески, восхищенно глядеть на каждый вариант ее туалета! Вон, аж разрумянился от счастья, глаза блестят… Так бы, наверное, ее и трахнул прямо в кабинке — до того глазами проел!..
Алекс пребывал в состоянии неизведанного ранее блаженства. Лина удивительно менялась с каждой новой вещью. В ней появилась — или была всегда, а он просто не замечал? — способность артистично принимать любой новый стиль, и тогда в ней преображалось все: походка, взгляд, посадка головы. Юная и порочная Лолита сменялась деловой дамой, томная богемная девица превращалась в светскую неприступную львицу. Его заворожил этот спектакль изменений, полный пряной женственности и головокружительного эротизма. Лина, вдохновленная его взглядом, была в ударе, и, в конце концов, они вышли из магазина в обнимку, нагруженные пакетами, провожаемые завистливыми взглядами всех особей женского полу, находящихся в магазине и окрестностях.
