Обеденное время кончилось. Мы обменялись телефонами и условились созвониться ближе к концу недели. Шерил вернулась к себе на работу — она работала в конторе американского банка — а я, совершенно обалдев и чувствуя себя неимоверно усталой, поползла домой, где немедленно забралась в постель и, завернувшись по уши в одеяло, уснула.
Уже давно стемнело и в мою квартирку вполз мрак и осел в углах. Я открыла глаза.
Было одиноко. Было пусто. Не хватало Шерил.
Она не звонила.
Правильно, мы же условились к концу недели.
Моя квартира и моя жизнь сделались пустыми. Шерил — или наше загадочное и невероятное сходство? — влекла меня к себе. В первую же встречу она сделалась основным содержанием моих мыслей, во вторую — основным содержанием моей жизни. Слишком быстро и слишком сильно.
Я испугалась.
Я тоже не стала звонить.
… Мы с Джонатаном уставили подносы тарелками с разными блюдами и, выбрав столик у стенки, уселись перекусить. Студенческая столовая была полна народу, и в зале стоял многоязычный гул. Мимо прошмыгнули мелкие, как дети, вьетнамцы, сзади нас разливался итальянский, рядом две длинноногие белесые голландки кокетничали на плохом французском с коренастым американцем в кепи задом наперед — в Сорбонне французский был средством международного общения. Мы с Джонатаном говорили по- английски — я решила, что мне надо тренироваться, ведь Шерил американка…
— Ты какой-то киносценарий сочинила, — сказал Джонатан, когда я закончила рассказывать свою историю встречи с моим двойником. — Это слишком не правдоподобно!
— Ты бы нас видел рядом! — я налила себе пива в стакан. Джонатан всегда пил только воду.
— Хорошо. Скажи тогда, как такое может быть? Как твоя сестра-близняшка могла затеряться на другом конце земного шара?
— В том-то все и дело…
— У тебя мать родная?
— Да… Но у нее — приемная!
— И что, по-твоему, твоя мать подарила второго ребенка какой-то американке? Или продала за твердую валюту?
Я представила свою маму в роли сначала щедрой благотворительницы, дарящей своих детей иностранцам, затем в роли торговца своими детьми, и поняла, что в моей голове поселился бред.
— Ты прав, — вынужденно признала я. — А отчего тогда мы так похожи?
— Игра природы, — ответил Джонатан.
Я задумалась. Джонатан тоже.
— Тебе одиноко, — сказал он вдруг задушевно, касаясь моей руки. Такой смелый жест он позволил себе впервые со времени нашего знакомства. — Ты у мамы одна, и отца у тебя нет. Так часто бывает в неполных семьях — чувство одиночества. И тебе очень хочется верить, что ты нашла свою сестру. Это твоя подсознательная мечта. И я тебя понимаю.
В его взгляде читалась мужественная готовность дать мне понять, что я ему нравлюсь.
— Но только не стоит принимать желаемое за действительное, — добавил он мягко.
Я выдернула свою руку из-под его руки.
— Тебе же потом будет больно, — заторопился объяснить мне свою логику Джонатан, — когда ты поймешь, что это, хоть и редкое, но всего-навсего сходство. И что каждая из вас живет своей жизнью, в своей стране…
Я чуть не плакала. Если он в чем и был прав — так это в том, что мне изо всех сил хотелось верить, что Шерил — моя сестра.
— Извини, что я тебе даю советы (конечно, советы тут давать неприлично, вмешательство в частную жизнь, понимаете ли)… Постарайся отнестись к ней как к просто симпатичной девушке, которая могла бы — в лучшем случае — стать твоей подругой… Извини, — добавил он еще разок для верности, на случай, если я еще не приняла к сведению десять предыдущих извинений, — я просто не хочу, чтобы страдала от разочарований.
— Спасибо, Джонатан. Ты очень милый. Мне пора.
Я повернулась и пошла по гулким мраморным коридорам Сорбонны к тяжелым старинным дверям выхода. По-моему, Джонатан смотрел мне в спину.
Может быть, он был и прав, но он опоздал. Шерил уже вошла в мою жизнь. И мне было уже больно ее вычеркнуть.
Наступили выходные. Я мучалась и не знала, что делать. Мне страшно хотелось быть рядом с Шерил, ей звонить, с ней говорить. Но меня удерживало несколько трезвых соображений. Во-первых, Джонатан был прав и его слова осели где-то в моем сознании. Во-вторых, я боялась быть навязчивой. С ними, с западными людьми, всегда приходится быть начеку. Они церемонны в форме и сдержаны в содержании. Получается вежливо и обтекаемо. Никогда не скажут: мне это не нравится, а что-то такое в виде «это славно». Считайте, что не понравилось. Потому что, если понравилось, тогда скажут : «это очень славно». Очень — значит ничего, сносно. Дипломатический тренинг, которым я обязана Игорю, мне сильно помог — если бы я сохранила свою ленинскую простоту, то вообще не сумела бы не то что общаться с ними, но даже и догадаться, в чем тут фокус. Мы в России куда более откровенны и открыты, и, в целом, если на обратное нет особых причин, говорим то, что думаем. Западные же люди принципиально говорят именно не то, что думают, и им нужны особые причины, чтобы сказать правду… Занятно, да? Все это надо было сначала постичь, потом как-то научиться их понимать и с ними говорить на том же языке… Впрочем, последнее мне слабо удавалось. У них-то эти китайские церемонии в крови, они интуитивно знают, как надо и как не надо. Мне же приходилось обдумывать каждый свой жест и, лишенный помощи чувств и интуиции, мой интеллект кряхтел от натуги, прежде чем принять решение.
Он прокряхтел весь уик-енд. Я так и не позвонила ей. «Созвониться» — это ведь неизвестно, кто должен звонить. Кто-то должен был сделать первым этот шаг. Я оставила это право Шерил.
Телефон молчал. Если не считать обычного звонка от Игоря.
Я мучалась и ждала.
Может быть, Шерил тоже не знала, кто должен звонить первый? И тоже решила предоставить это право мне? Может, все-таки позвонить?…
Я позвонила Джонатану.
Джонатан явно обрадовался, словно он, точно как я, сидел у телефона и ждал звонка. Но только моего звонка. Я ему нравлюсь, это понятно, но он мне никогда не звонит. Русский парень уже бы оборвал телефон, уже бы мне предложил тысячу вариантов, как встретиться. Но не Джонатан, с его манерами западного человека вообще и аристократа в частности. А если он не проявляет инициативу, то на что он тогда может рассчитывать? Не потому, конечно, что я хочу, чтобы он эту инициативу проявил, а просто интересно, как в его голове это происходит…
Хотя, все может быть куда проще: ведь я сказала ему, что я замужем. Я с самого начала не знала, что у них тут принято жить вместе неженатыми и даже для таких пар есть специальный раздел в своде законов для семьи и брака — то есть, сожительство признано обществом и является одним из его институтов. А мне тогда было неловко сказать, что я «сожительствую» с Игорем… Теперь уже поздно объяснять. Впрочем, и незачем: никаких видов на Джонатана у меня нет.
Позвонила я ему, потому что начала сходить с ума от острого чувства одиночества и неполноценности моей жизни.
— Хочешь, в кино сходим? — предложил Джонатан. — Если ты не занята.
— Давай, — обрадовалась я. Не сидеть же мне допоздна одной, поглядывая на телефон!
Джонатан тоже обрадовался и стал договариваться со мной о фильме и месте встречи.
