— Подойди сюда. Нет, встань сбоку, чтобы я эту гниду видел… Наклонись.
Джонатан осмотрел мою огромную шишку с запекшейся корочкой на голове. Покачал головой.
— У меня дома есть мазь, которая рассасывает шишки и кровоподтеки. Съездим после… Садись.
— Кати убили…
Джонатан помолчал, сжав губы, и мне снова показалось, что глаза его полыхнули синим огнем.
— Этот? — мотнул он головой в сторону Димы.
— Я не спрашивала. Но уверена, что он.
— Где?
— В моей квартире. Расстреляли через дверь.
— Вместо тебя… — не столько спросил, сколько заключил Джонатан, уставившись на пистолет, который он держал в руке. — Думаю, что у тебя есть вопросы к этому говну? Мне он не ответил — ни по- английски, ни по-французски не говорит. Или прикидывается.
Я никогда не слышала подобных выражений от Джонатана — и это при том, что слова этого разряда употребляются весьма широко и французами, и англичанами.
Я опустилась на кровать рядом с Джонатаном. Он приобнял меня за плечи и легонько погладил, словно хотел сказать: все хорошо, я рядом, больше не надо ни о чем беспокоиться… Я ответила ему, прижавшись на мгновение щекой к его руке.
— Опиши мне того, кто сделал тебе заказ, — принялась я за дело.
Дима, разглядывавший до сих пор паркет с видом затравленного волка, кинул на меня взгляд, и в нем молнией сверкнула ненависть.
— Лучше бы я тебя сразу пришил, сука, — прошипел он.
— Что он говорит? — спросил Джонатан.
— Жалеет, что не убил меня сразу.
Джонатан подошел к Диме вплотную и поднял пистолет.
— Значит так, — заговорил он по-английски, — если ты, мразь, еще что-нибудь вякнешь в этом духе, я тебя пристрелю. Отвечай на вопросы, понял?
Вместо ответа Дима подтянул колени и ударил ногами Джонатана в живот. Джонатан не ожидал. Он отлетел в другой угол, Дима вскочил и, развернувшись вокруг себя, нанес ему еще один удар ногой, по- каратистски раскручиваясь одновременно для следующего. Но Джонатан поймал его ногу на весу, дернул ее на себя и опрокинул наемника на спину. Вскочив на ноги, Джонатан поднял Диму и врезал ему боксерским ударом в лицо.
— Следующий удар будет смертельный. Переведи ему.
Мои измученные нервы не мне позволяли мне испытывать сейчас какие бы то ни было эмоции, но чувство восхищения все же прорвалось через пустоту и апатию. Он и это умеет, этот интеллигентный мальчик из хорошей семьи! Снимаю шляпу…
Я испугалась собственного восторга и заставила себя переключиться.
Джонатан подождал, пока я переведу его фразу, и холодно добавил:
— Только сначала я его лишу «фамильной драгоценности».
Этим изысканным выражением французы называют мужские половые органы. Я с большим удовольствием перевела это дополнение.
Дима лежал на полу, не смея подняться. Джонатан отволок его снова в кресло. Как только он принял вертикальное положение, из его носа и из губы потекла кровь.
— Хочешь ли ты жить, Дима? — вкрадчиво спросила я.
Он не смотрел на меня и не отвечал.
— Хочешь. Очень хочешь, я знаю. Ты молодой, красивый парень, тебе себя жалко при мысли о ранней смерти. Правда же? Это тебе других не жалко. А себя жалко… Козел ты, Дима. Так не бывает. Поговорку знаешь: не рой яму другому, сам в нее попадешь? А Библию читал? Крест носишь, а не знаешь: кто сеет ветер, пожнет бурю. А золотое правило слышал: не делай другому то, что самому себе не желаешь? А догадываешься ли ты, почему их называют «вечными истинами»? А потому, Дима, что они работают. Как тысячи лет назад, так и сейчас. Оттого они и вечные. Они были, и есть, и будут законами, которые существуют и работают вне зависимости от того, знаешь ты их или нет. И зло, которое ты делаешь, Дима, тебе обязательно вернется и отплатится. Раньше или позже. И жизнь, Дима, устроена именно так, а не иначе. Подумай своей пустой головой немножко, пока тебе ее никто не свернул. Все, урок морали закончен. Теперь говори, кто тебе сделал заказ.
Косо глядя на меня, Дима описал заказчика. Это был, без сомнения, Сережа. Сережа, помощник Игоря, выполняющий его поручения…
— Кого ты еще видел? Кого мне можешь описать?
— Никого, — буркнул Дима.
— Слушай, давай так: мы тебе делаем подарок — оставляем тебя в живых. А ты, в благодарность, нам рассказываешь все, что ты знаешь об этом деле. А, Дима? Ты знаешь, что такое благодарность? Тебе это чувство доступно? Мы ведь можем тебя убить, а перед смертью хорошенько и больно избить — у тебя есть ведь чувствительные места, не правда ли? — с издевкой добавила я. — После того, что ты сделал нам с Шерил, после сегодняшней гнусной сцены я могу себе позволить маленькое удовольствие тебе отомстить, ты согласен? И мы даже не станем твой труп прятать, полиция нам ничего не сделает: правомерная защита. И вот вместо этого, Дима, я тебе предлагаю жизнь. Твою пустенькую, глупенькую, гнусненькую жизнь, в которой ты сделал много зла, в которой ты никем не любим и никого не любишь, потому что тебе это чувство не ведомо и к себе его ты не вызываешь… к тому же ты не чистоплотен, — не удержалась я. — Но ведь ты за эту жизнь держишься, правда же? Пусть и никчемная, но она твоя, единственная, и она тебе дорога. А мы тебе делаем такой роскошный подарок. Вот здесь как раз нормальные люди испытывают чувство благодарности. Нормальные люди говорят «спасибо».
— Спасибо, — пробурчал он себе под нос.
Я удивилась. Прямо скажем, ни на какой воспитательный эффект моих слов я не рассчитывала. Хотелось просто выговориться и показать этому недоумку, что существуют в жизни другие взаимоотношения между людьми, другая логика, другое видение мира. Чтобы когда-нибудь, спустя много лет, — если доживет, конечно, на что у него при его «профессии» шансов мало, — он может быть, вспомнил бы эти слова и хоть что-нибудь бы понял… Но, поразмыслив, я поняла, что его «спасибо» — просто признание факта, что он хочет жить и готов послужить нам в обмен на эту возможность.
— Я бы предпочла в качестве «спасибо» информацию.
— Я не знаю ничего.
— Врешь.
— Правда. Я видел только его, ну, того светлого.
— Что он тебе поручил, с самого начала?
— Он сначала велел пойти на конференцию, куда твоя подруга… или сестра, не знаю — должна была идти. Велел затесаться в толпу журналистов и сделать ее снимки.
— В понедельник?
— В понедельник. Я как раз прилетел утром.
— Откуда он знал, что у Шерил будет конференция?
— Он мне не докладывал… Дай воды.
— «Пожалуйста» надо говорить. Ты плохо воспитан.
Дима зыркнул на меня из-под бровей и, облизав разбитые губы, внятно проговорил: «пожалуйста»…
Джонатан, которому я переводила по мере нашего разговора, кивнул. Я принесла Диме воды, придержала стакан — его руки были по-прежнему за спиной.
— А если вы меня вправду не убьете… Что вы со мной сделаете? Отпустите?
Мы не успели обсудить это с Джонатаном, но я полагала, что мы его сдадим полиции. Сообщать об этом Диме мне, однако не хотелось — эта перспектива была для него немногим получше скорой смерти.
