— В каком году, говоришь?
— В семьдесят четвертом.
— Мне семнадцать лет было, стало быть… Смотри-ка, интересная вещь получается: как раз тогда батя машину купил. Точно, тогда!
— Может, накопил?
— Поди узнай теперь. Он давно мечтал, да вроде денег все не хватало. У него дважды очередь проходила из-за этого. А тут взял и купил. То ли накопил, то ли и вправду мать вознаграждение получила и ему на машину дала… Она могла, для семьи никогда ничего не жалела. Нам с Людой дала недавно денег на мебель…
— Дала денег на мебель… — повторила я эхом. — Нынче мебель дорого стоит…
Костя уставился на меня. Он слегка захмелел, и глаза его помутнели. Но соображал он хорошо.
— Думаешь, снова заплатили?
— Ох, Костя, не знаю, что и думать…
— А за что? Если ты тут все правильно намудрила, то получается, что на этот раз мамино молчание никто не собирался покупать — ее просто убрали как опасного свидетеля… Ты ж сама мне это и объяснила.
— Предположила.
— Без разницы. Так разве бывает: сначала платят, а потом убивают?
— Мало ли… Может, сначала заплатили, а потом решили, что убить надежнее будет?
— Ты умная вроде баба, Оля. А говоришь чушь. Сама посуди: у тебя с твоим мужем, допустим, родился ребенок, так? Теперь, по каким-то причинам, ты от него избавляешься. И все шито-крыто. И вдруг, через двадцать лет, ты решаешь, что твой секрет для тебя опасен, а? Следуешь ходу моей мысли?
Я кивнула.
— Далее, ты хочешь, чтобы никто и никогда не смог вытащить этот секрет на свет божий, правильно? А есть, как назло, люди, которые его знают. Ну и что, ты побежишь снова платить этим людям? «Здравствуйте, помните, двадцать лет назад я вам заплатила за молчание, так вот я снова примчалась платить, чтобы вы и дальше молчали?» Да тот человек уже забыл сто раз за двадцать лет эту историю, и предложить ему деньги — только о ней напомнить и разбередить любопытство!
Мне ничего не оставалось признать, как то, что Костя прав. Но в словах Кости проскочила одна фраза, зацепившая мое внимание: «представь, что у тебя с твоим мужем родился ребенок…» Если бы у меня с моим мужем родился ребенок, с какой бы стати я скрывала бы это? Стало быть, мы с Шерил — внебрачные дети. Зазорина, наверное, была молода и не замужем, и именно поэтому решила избавиться от нас…
Глаза Людмилы беспокойно перебегали с одного лица на другое и особенно внимательно вглядывались в лицо мужа, с готовностью утешить и поддержать.
— Переведи мужу-то.
Косте хотелось увидеть признание своей неопровержимой логики еще и от Джонатана.
Слушая мой перевод, Джонатан кивал одобрительно Косте, полностью в соответствии с ожиданиями последнего.
Дослушав до конца, Джонатан сказал коротко: «Шантаж».
— Кто кого? — не врубилась я.
— Мать Кости пыталась продать свое молчание. И ее убрали.
На сей раз я перевела Косте.
— То бишь, мать у кого-то попросила денег за молчание, и ей сначала дали, не пожалели… Но шантажисты обычно являются снова за платой, правильно? И, чтоб в другой раз она не возникала, ее…
Заплакал ребенок, и Людмила, горестно покачивая головой, вышла из комнаты. Костя откинулся на спинку стула и сплел руки на груди. Некоторое время он смотрел на нас молча и, наконец, произнес:
— И кто же это?
— Не знаю, — не стала я делиться нашими открытиями и подозрениями. — Я только уверена, что это кто-то из тех, чья деятельность на виду и чья репутация могла пострадать, если бы тайна вышла наружу.
— Правильно говоришь.
— Не знаете, Елена Петровна ни с кем из таких людей не встречалась? Не созванивалась? Писем не получала?
— Нет.
— Ну как же, Костя, — заговорила, входя в комнату, Людмила. — Она же к Зазориной ходила! Она хотела попросить, чтобы нам помогли с первого этажа переехать, здесь зимой так холодно и сыро, и комары — представляете, зимой! — летают из подвала… Ты забыл, что ли? Мама еще сказала, что Зазорина обещала помочь…
Людмила уставилась на мужа, не договорив. Костя медленно поднимался со стула, глядя на меня в упор.
— Вот ты кого мне напоминаешь… Вот оно что…
У меня возникло ощущение, что он меня сейчас ударит. Видимо, факт моей схожести с Зазориной перебросил его боль и агрессивное желание мести на меня.
Но он быстро спохватился. Постояв растерянно, будто удивляясь промелькнувшему желанию меня ударить, он сел обратно.
— Ну и дела, — проговорил Костя и снова налил себе водки. Люда прикрыла рюмку ладонью, но он, не глянув на жену, аккуратно и решительно убрал ее ладонь и опрокинул водку в горло. Хлопнув в очередной раз стопкой о стол, он посмотрел на меня, прищурив глаз.
— А ты ведь не удивилась нисколько. Знаешь, да?
— Сегодня видела на остановке ее портрет.
Я вытащила из сумку желтый хрупкий листок, сорванный со стекла, и показала Косте с Людой.
— Гляди-ка, до чего похожи! — изумилась Людмила.
— Чего ж сразу не сказала? — суховато спросил Костя.
— Сходство — не доказательство. Люди бывают похожи и без всякого родства.
— Ага. Не доказательство. А то, что мать к ней ходила, а спустя несколько дней ее машина сбила — тоже не доказательство?
— Строго говоря — нет. Елена Петровна могла пойти к ней на прием действительно с просьбой помочь с квартирой. А сбить ее на машине могли совсем другие люди… К тому же, еще никто не доказал, что этот наезд — преднамеренное убийство. Мы пока только гадаем, Костя, только предполагаем, только строим возможные версии.
— Ну тогда моя версия — такая будет: мать участвовала в ее родах и помогла ей скрыть этот факт и пристроить близняшек. А теперь, когда она на пенсии, и у нее больше нет ни подарков, ни даже приличной зарплаты, ей невмоготу жить на нашем содержании, не привыкла она к такой жизни, она, наоборот, привыкла нам помогать…
У него и у его жены одновременно увлажнились глаза.
— И мама решила подзаработать, — болезненно сглотнул Костя стоявший в горле ком. — Да, шантаж, это называется, но мать мою не осуждайте! Вы ж понимаете, что Зазорина не обеднела, заплатив маме несколько миллионов. Они там, демократы-депутаты наши ср…ные, давно гребут лопатами! Не зря так во время перестройки горланили, во время путча выступали: знали, что готовят себе кормушку! Да какую! В масштабах государства! Они уже тогда делили места вокруг нее! Но только Зазорина, заплатив матери, призадумалась: ведь если дело так и дальше пойдет, она не просто несколько миллионов потеряет — они ей что, тьфу! — она самой кормушки лишится, насиженного, уютного местечка возле демократического корыта, корыта бездонного! Взять оттуда несколько миллионов — не проблема, в корыте снова появится — денежки-то государственные, все время притекают; а вот доступа к корыту лишиться — это уже беда! И
