— Ты куда это так ломанулся, дурилка?
— Дык ведь...
— Да ты кого слушаешь, наивная твоя душа? Не ссы кругами, к закату мы свое выполним, а будешь жопу рвать — или норму повысят, или на другую барщину зарядят. Работа не хуй — век простоит, — словно объясняя малому ребенку очевидные вещи, наставительно сказал умудренный жизнью дедушка.
Гипотетическая рыжая баба — объект эротических грез конвойного солдатика какое-то время живо занимала воображение Сплина, даже конец в штанах по этому поводу малость заворочался, но усталость, жара и новая жажда грубо вытеснили этот романтический образ довольно быстро.
Шепард был прав, к закату они углубили траншею на положенное количество кубометров, посильно повысив оборонный потенциал базы, и уселись на обращенном за периметр бруствере с котелками доедать принесенный конвойным ужин. Жара отступила, мошкара куда-то попряталась, в лицо дул легкий ветерок, приятно холодя кожу. Багровый диск солнца, колышащийся в мареве испарений, висел над далекими гребнями покрытых джунглями холмов, чьи очертания размывала легкая дымка. Внизу выделялись белой пеной пороги на реке, по которой проходила граница с Либертией. Чуть левее чередой завораживающих узоров опадали с каменистого обрывистого склона мириады брызг безымянного водопада. Отсюда не было слышно суету базы, только далекий мягкий шелест воды.
Сплин вдруг во внезапно нахлынувшем просветлении ощутил величие и мудрость огромного окружающего мира, почувствовал как пульс земли проходит сквозь него, он впервые осознал себя не чужеродным элементом во враждебной среде, а частью могучего древнего целого, составляющего ткань мироздания, которое всегда было, но он в ограниченности своей этого не понимал и не замечал. Он словно вошел в маленькую неприметную дверь, которая никогда ни перед кем не запиралась, но большинство в суете жизни спешило мимо, не замечая или не желая замечать этого знания, дающего уверенность и душевный покой. В это нельзя ткнуть носом и показать, бесполезно ждать, просить или требовать силой, оно само призовет тебя, когда ты будешь готов принять все как есть. Джунгли не пытались сожрать его, они просто жили своей обычной жизнью, а он приперся, куда не звали с оружием в руках, со страхом в душе, но без уважения и понимания в сердце.
— Да тут красиво, как в метро, — не удержавшись, искренне сказал Сплин, ожидая в ответ насмешку.
— Красиво, — без подколок вдруг согласился Шепард. — На свете было много красивых мест, пока люди туда не приперлись со своим ебучим обществом потребления и не устроили дележку того, что им не принадлежит, чтобы создать то, что им на самом деле на хуй не нужно.
Сплин посмотрел на напарника по яме совсем другими глазами. Оказывается, нормальный парень с правильным понятием. Наверное, обстоятельства жизни могут оскотинить кого угодно, а когда это происходит со всеми окружающими одновременно, то деградация изнутри незаметна. Словно подтверждая его мысли, Шепард негромко произнес:
— Ты извини, что вчера на тебя наехали, свинство это. Все все понимают, но бывает, словно бес какой-то в голове свербит и на всякое паскудство подталкивает.
— Да херня, все равно делать до шаттла нечего. Щас бы самогон в палатке с нашими жрал и закат пропустил. Давно ты тут?
— Это как считать. По мне, так до хуя уже. Особенно, если в пиздюлях измерять.
— Понятно, — Сплин еще раз порадовался за то, как у него сложилась служба. На халяву здоровья и знаний поднабрался, можно сказать...
Назавтра снова занимались трудотерапией, только с другой целью: копали ямы для опорных стропил завалившегося местами периметра. Сплин особенно не тяготился работой в предвкушении отлета домой. С местными все устаканилось и конфликтов больше не было, типа «ну, хули, ты — мужик, я — мужик, херня стряслась — погорячились, с кем не бывает». Следующие два дня шел дождь, а утром следующего за ними, наконец, прибыл вертолет до космопорта.
Сидя в кресле набирающего высоту шаттла, Сплин вдруг почувствовал нарастающее вместе с высотой смутное беспокойство, какую-то необъяснимую горечь расставания. Это было бессмысленно: с тех пор, как сюда попал, он явно или подсознательно мечтал убраться из этого чистилища домой. Так откуда тогда этот тяжелый ком в груди? Может просто прегрузка? А возможно, дело в другом. Здесь он был на своем месте, он был нужен, на него рассчитывали братаны, доверяя ему свою жизнь, а он доверял им свою. Они знали друг друга, как облупленных, поварившись в одном дерьме столько, что одни и те же морды примелькались до зубовного скрежета, но каждый в глубине души чувствовал, что они одно целое, свои из отряда — это все, кто у них есть, все на кого можно рассчитывать. Здесь он узнал, что такое первобытный страх и что такое настоящая сила. Здесь оценивали людей по тому, кем они были в действительности и обстоятельства никому не позволяли долго скрывать свое истинное лицо под ворохом попсовой мишуры. Сердце выдало сознанию поток откровений, которые из неясных образов и ощущений преобразовывались разумом в цельную картину. Внезапно он понял, что такого яркого ощущения полноты и естественности жизни уже скорее всего не будет и специально повторить это невозможно, как нельзя повторить рисунок молнии или второй раз искренне рассмеяться над одной и той же шуткой. Если он когда-нибудь и встретит кого-нибудь из ребят на гражданке, то это будет уже не то — одними воспоминаниями сыт не будешь, а кроме них говорить особо и не о чем, у каждого своя жизнь, свои проблемы и заботы. Как ни печально, но все что у них есть общего осталось здесь, в этом жестоком и опасном месте, которое они сейчас с радостью покидают. И как только он это осознал, его вдруг на несколько тягучих минут взяла в оборот такая лютая тоска, что он едва не взвыл вслух.
— Ты что смурной такой? Тошнит от полета? — счастливо улыбаясь во весь белозубый рот, спросил сидевший рядом Малой, хлопнув сверху по запястью Сплина на подлокотнике своей ладонью. — Радоваться надо, братуха, домой летим, на свободу с чистой совестью, а? К холодному пиву и горячим девкам. У-ух, и наебусь же я, как последний котяра, когда приеду!
Через три недели полета в гиперсне прибыли на Землю. От центрального терминала космопорта все постепенно разошлись к транспорту каждый в свою сторону под рукопожатия, объятия до хруста костей и фразы типа «будешь в наших краях — заходи». Доплеру и Сплину оказалось какое-то время по пути. В конце концов они остались вдвоем и встали на остановке такси. Сплину было немного грустно, но радость возвращения перекрывала горечь расставания. Была ночь, однако огромный транспортный комплекс сиял огнями и был полон снующих повсюду людей и машин.
— Длинный, через какое-то время мне или моим знакомым могут потребоваться сотрудники, ты как, не намерен продолжить карьеру освободителя? — поинтересовался Доплер.
— Нет уж, сэр, спасибо за предложение и, типа, оказанное доверие, но я уже навсегда навоевался за глаза и за уши. Да и какой из меня на хрен солдат удачи, как из говна пуля. Я и выжил не потому, что был крут, а просто повезло, как дурачку из сказки, — честно ответил Сплин.
— «Просто» даже чирей на жопу не садится, — возразил Доплер. — Люди часто говорят «всегда» и «никогда», но жизнь обычно или слишком коротка, или слишком длинна для этого. И какой я тебе, к лешему, «сэр»? Ты теперь гражданский человек. Впрочем, как и я...
— Командир, при всем уважении, я даже во сне не хотел бы видеть твою жуткую образину, — решительно заявил Сплин, не переставая по-детски счастливо улыбаться. — Я очень устал и хочу домой.
Доплер ухмыльнулся. Все хотят домой. Он слышал это много раз и даже когда-то неизмеримо давно говорил это сам. Вся штука в том, что ни для кого из них дома больше нет. То есть в физическом смысле все может и на месте, но сам человек необратимо изменился. И то множество людей и вещей уже не является для этого нового человека домом, они теперь чужие друг другу. Для кого в большей степени, для кого в меньшей, но это свершившийся факт. Они ушли из дома навсегда, и сейчас вместо них вернулись другие личности. Там, далеко, домом считалась некая идеальная выжимка из реальности с подсознательно забытыми проблемами и приукрашенными яркими положительными чертами. Домом было даже не место, а скорее состояние, это был предохранительный клапан, спасение, неприкосновенное убежище для души,
