простоте стремимся. Грипп. Почему грипп? А не земляника? Или клюква? «Вы больны?» — «Да, у меня, знаете ли, клюква».
Высоковский понял — старик бесится. Поэтому он сдержанно посмеялся и стал думать, как бы ему поизящней уйти.
— Да, вы Кобцову передали данные на пленных — Степана Богданова, Николаева и Новикова?
— Передал.
— Что он ответил? У него есть на них материалы?
— Компрометирующих нет. Кобцов сказал: посидят на проверке, там решим, что с ними делать.
— Посидят, сказал?
— Сказал, посидят, товарищ полковник...
— Слушайте, — спросил Богданов, — а у вас нет желания слетать к ним, а? По радио ни хрена не разберешься... Если они действительно там эдакое заворачивают — это ведь не шутки. В Москву передали сообщение с фамилиями начальства из штаба группы армий 'А'?
— Конечно.
— Как думаете, завтра ответят?
— Трудно сказать.
— Поэтому и спрашиваю, что трудно сказать, — хмыкнул Бородин, — иначе б молчал. Когда у вас неприятности, вы любите излиться или предпочитаете таить в себе?
— В себе не могу.
— Я тоже.
Высоковский заметил:
— Я про себя философствовать люблю. А если вслух, то сразу теряю нить.
«Осторожный парень, — подумал Бородин, — ишь выкозюливает. А понимает все, глаз у него цепкий».
— Ну, это ясно, — сказал Бородин, — бывает.
— Товарищ полковник, а когда лететь?
— Я спросил, нет ли у вас желания. Что касается полета, то это вопрос будущего. Погодим, пооглядимся, а? Как считаете?
— Лететь, видимо, придется, — ответил Высоковский. — Иначе всю операцию можем профукать. Обидно. Да и голову после снимут.
— Это вы четко сформулировали, — сказал Бородин. — Обидно. И голову снять могут. Четко — ничего не добавишь...
«Нет, он не побежит к Кобцову, — решил Бородин, — он умный парень и не трус. Мелко страхуются только трусы. А этот сначала сказал „обидно“, а потом уж вспомнил про голову».
— А про ту ее шифровку, которая ушла в Москву, сообщили, что это — липа?
— Не столь резко. Я сообщил, что этот материал, по новым данным, переданным тем же Вихрем и Аней, оказался насквозь фальшивым, составленным врагом в целях дезинформации. Теперь спросите меня в третий раз про Кобцова...
— Больше не буду.
— Зря. Просто я еще тогда не решил для себя, как следует поступить.
— Теперь?
— Теперь я решил подумать о том, когда посылать вас к Вихрю...
Высоковский тонко улыбнулся:
— Интересы дела требуют, чтобы рядом с вами не оставалось свидетеля? О радиограмме ведь знаем только мы с вами...
Бородин поиграл бровями и ответил:
— Это вы — ничего. В точку. Меня, знаете ли, до войны больше всего обижало, когда хорошее дело приходилось прикрывать обманом. Видимо, бюрократизм прилипает в первую голову к тем, кто с ним борется. К сожалению, Кобцов почти совсем не берет во внимание градиенту веры. Я — ее исповедую.
— Я готов уйти к Вихрю хоть завтра, — сказал Высоковский. — Думаю, на месте все будет видней.
— Срок мы с вами установим. Торопиться не надо. Разведчик должен торопиться только один раз...
— Когда именно?
— Вот когда полетите, на аэродроме шепну, — сказал Бородин. — Ладно. Давайте-ка составлять радиограмму Вихрю.
Высоковский вынул ручку и посмотрел на Бородина. Тот пожевал старческими фиолетовыми губами, вздохнул прерывисто, недоуменно пожал плечами и начал диктовать:
— «Выясните все данные о полковнике: год и место рождения, родственники, бывал ли в СССР, должность, места работ. Сообщите немедленно. Сразу после этого буду докладывать командованию. Бородин».
Высоковский отметил для себя, как хитро старик сформулировал радиограмму — он не давал никаких авансов и в то же время санкционировал продолжение работы группы, в которой радист- шифровальщик был скомпрометирован, согласно официально действующим установкам.
«Спросить его, — подумал Высоковский, — понимает ли он, как с ним поступят, случись что страшное в Кракове? Хотя, конечно, понимает. Оттого так и диктует. Но понимает ли он, что со мной будет то же, что и с ним? Видимо, понимает. Оттого и говорил про градиенту веры. Я был бы последней собакой, посчитай хоть на минуту, что Аня действительно могла стать фашистской потаскухой. Ей-ей, нельзя созидать общество, построенное на вере в человека, основываясь при этом на полном в него неверии».
— Когда приезжает полковник Мельников? — спросил Бородин.
Мельников был начальник военной контрразведки, «СМЕРША» фронта. Он пять лет просидел нелегалом в Германии, два года дрался в Испании, а после лагеря на Колыме был реабилитирован и в первые дни войны снова вернулся на фронт — чекистом.
Бородин два года был помощником Мельникова по военной разведке в Мадриде и Барселоне. Сейчас Мельников лежал в госпитале — его поедал туберкулез. Тем не менее кто-то сказал, что на следующей неделе он вернется в штаб. С ним Бородин мог говорить, как с самим собой.
— Говорят, ему стало хуже, — ответил Высоковский. — Чекисты были у него позавчера, он кровью харкает.
— Вот что... Вызывайте машину. Едем к нему. По-моему, это решение.
ЛИЧНО И СЕКРЕТНО ОТ ПРЕМЬЕРА И. В. СТАЛИНА
ПРЕМЬЕР-МИНИСТРУ г-ну ЧЕРЧИЛЛЮ
Получил Ваше послание о немецкой торпеде Т-5. Советскими моряками действительно были захвачены две немецкие акустические торпеды, которые сейчас изучаются нашими специалистами. К сожалению, мы лишены возможности уже сейчас послать в Англию одну из указанных торпед, так как обе торпеды имеют повреждения от взрыва, вследствие чего для изучения и испытания торпеды пришлось бы поврежденные части одной торпеды заменять частями другой, иначе ее изучение и испытание невозможно. Отсюда две возможности: либо получаемые по мере изучения торпеды чертежи и описания будут немедленно передаваться Британской Военной Миссии, а по окончании изучения и испытаний торпеда будет передана в распоряжение Британского Адмиралтейства, либо немедля выехать в Советский Союз британским специалистам и на месте изучить в деталях торпеду и снять с нее чертежи. Мы готовы предоставить любую из двух возможностей.
