Чертов Брунн, подумал он, грязная нацистская скотина Бользен, я бы мог сейчас пить с Вейнбергом, а не гонять по этому несчастному застенку, именуемому Испанией; трусы, а не люди, как можно терпеть фашизм?!
Он вернулся на Пласа-Майор; полицейский, выслушав его вопрос, глубокомысленно ответил:
— Вамос абер...32
Потом он достал потрепанную карту города, развернул ее, долго рассматривал, из чего Пол заключил, что страж порядка не в ладах с грамотой, взялся ему помочь, нашел эту проклятую Сан-Педро, но поехал мимо того особняка — девушка с веснушками, конечно же, на улицу больше не выходила.
Каждому из нас отпущен в жизни только один шанс, сказал он себе, мы знаем это, но все равно торопимся или медлим, в конце концов получаем тот шанс, который был уготован другому, отсюда весь бедлам на нашей планете.
...Дом, который был ему нужен, оказался старым, трехэтажным, в большом тенистом парке. Мужчина, стоявший у металлических ворот, предложил запарковать машину и пройти по центральной аллее, обсаженной кипарисами, — около подъезда вас встретят.
Вышагивая по красной гальке, неведомо как сюда привезенной, Пол снова подумал: «Отчего нашей банде так нужен этот Брунн, ума не приложу? Зачем он им понадобился? Почему такой интерес? Мало ли здесь осело нацистов, живут себе по норам, затаились, сволочи, а с этим прямо-таки какая-то свистопляска. Я-то знаю, отчего он интересует меня, но почему и они в него вцепились, вот что интересно».
— Здравствуйте, мистер Роумэн, — приветствовал его на хорошем английском невысокий, плотный крепыш в голубом костюме и ярком синем галстуке; лицо хранило следы морского загара, отличимый цвет старого оливкового масла, простоявшего зиму в сухом, темном подвале.
— Здравствуйте, — ответил Роумэн. — Честно говоря, я не очень-то привык к такого рода конспиративным играм, времени у меня в обрез, да и дел хватает.
— Понятно, понятно... Но ничего не попишешь, выражение «тайны мадридского двора» придумано не в Вашингтоне, а в этой стране.
Этот из породы боссов, понял Пол, такие шутки позволяют себе здесь только крупные парни из центра. Он явно не здешний или же сидит в Бургосе эмиссаром Пуэрта-дель-Соль.
— Как вас зовут? Вы не представились, — сказал Роумэн.
— О, простите, пожалуйста. Можете называть меня Хайме... Грегорио Пабло-и-Хайме.
— Очень приятно. Я — Пол Роумэн. Где тот человек, которого я ищу?
— Он под контролем. Я помогу вам. Но я бы хотел понять, что подвигло моего давнего друга Эронимо на такую рьяную заинтересованность в том, чтобы вы нашли этого самого никарагуанца с внешностью скандинава?
— Дружба. Мы дружим с Эронимо.
— Давно?
— С тех пор как Франко стал заинтересован в развитии экономических отношений со Штатами. И в том, чтобы мы протащили его в Организацию Объединенных Наций...
— Не «его», а «нас». Мы не разделяем себя с каудильо.
— Это понятно. Ваше право... Раз вы не разделяете себя с каудильо, значит, и вам пора завязать со мной дружбу, поскольку, увы, я тоже вынужден не очень-то разделять себя с нашим галантерейщиком, с президентом Трумэном.
— Вы имеете санкцию на то, чтобы так отзываться о своем лидере?
— Поправка к Конституции — вот моя санкция, ясно? Вы меня извините, Хайме, я в детские игры не играю, вырос; есть вопросы — задавайте. Хотите помочь найти этого самого Брунна — помогите. Нет-ну, и черт с ним, скажу послу, что службы Испании не смогли оказать нам должного содействия. Скоро ваш национальный праздник, пусть Томас обсуждает это дело с вашим каудильо...
— Томас... Кто это?
— Посол. Вы что, не знаете, как его зовут?
— Ах, да, да, конечно, но я как-то не очень связывал вас с дипломатической службой.
— Других у нас пока нет, увы. Но, думаю, скоро появятся.
— Когда примерно?
Ему надо что-то
— По дороге к тому месту, где сейчас находится мой клиент, — сказал Роумэн, — я с радостью отвечу на ваши вопросы.
— Вас отвезет туда мой помощник, Пол. У меня нет времени ездить с вами в поисках никарагуанца. Было бы славно, ответь вы мне сейчас.
— У вас обычно плохая запись, Хайме. Все будет шуршать и трещать, вы же получали аппаратуру от людей ИТТ, а они гнали вам товар из Германии, никакой гарантии, работали узники концлагерей... Хотите говорить — пошли погуляем по парку, там тень, заодно и разомнемся, я просидел за рулем шесть часов...
— Тем не менее. Пол, моя услуга зависит именно от того разговора, который я намерен провести здесь, в этой комнате.
— Ну и проводите, — Роумэн поднялся. — С самим собою. До свиданья.
Он рассчитал верно: секретная служба Франко позволяла своим сотрудникам работать самостоятельно лишь до определенной степени — особенно после того, как объект сломан и пошел на сотрудничество; что же касается широкой инициативы, такой, какую Донован, например, дал Аллену Даллесу, позволив ему
— Погодите, Пол, — остановил его Хайме у двери. — Вы напрасно нервничаете...
— Я нервничаю? — искренне удивился Роумэн. — Вот уж чего нет, того нет. Что, пошли гулять?
— Я вас догоню, — сказал Хайме, — одна минута.
Будет брать диктофон, понял Роумэн, ну и болван.
Когда Хайме догнал его в парке, Пол показал глазами на его пиджак и шепнул:
— Отключите вашу штуку. Все равно я стану говорить так тихо, что ничего не запишется, галька трещит под ногами, все заглушит.
— Что за подозрительность, — улыбнулся Хайме, — можете меня ощупать.
— Позвонили в Мадрид? Получили санкцию на разговор без записи?
— Слушайте, с таким человеком, как вы, одно удовольствие дружить. Я теперь понимаю Эронимо. Может, встретимся в Мадриде?
— А что вы мне сможете дать? Я не привык зря терять время.
— Я тоже.
— Меня интересуют люди со специальностью.
— Испанцы?
— Упаси господь! Мы не вмешиваемся в ваши внутренние дела. Живите, как хотите. Если испанцам нравится Франко, пусть он ими и правит.
— Нами, Пол, нами. Не отделяйте меня от испанцев, я хочу, чтобы нами правил каудильо.
— Не говорите за всех, Хайме. Целесообразнее сказать «мною». Понимаете? «Я хочу, чтобы мною правил Франко».
— Я только тогда что-нибудь стою, когда моя служба представляет мнение нации. Один — он и есть один, пустота...
— Один — это один, Хайме. Это очень много, да еще если один — то есть каждый — есть явление.
