страна, цены регулируются властью... Кто только болтает такую чушь?!
— Вы рассердились?
— Ничего я не рассердился, просто не люблю, когда люди болтают чепуху.
— Вы ревнивый?
— А вы наблюдательная.
— Математик, — усмехнулась Криста, — ничего не попишешь, мне без этого нельзя... Как в шахматах... Знаете, как называют шахматы?
— Как?
— Еврейский бокс.
Роумэн снова сломался, даже стукнулся лбом об руль; отсмеявшись, сказал:
— После того как мы все отрегулируем с вашей машиной, я отвезу вас к себе. У меня большая квартира, можете жить у меня.
— Сначала позвоните жене, она может быть против.
— Ладно. Позвоним от меня, она в Нью-Йорке, я спрошу, не будет ли она против, если у меня поживет пару недель очень красивая девушка, вся в веснушках, с длинными голубыми глазами, но при этом черная, как воронье крыло.
— Я крашеная, — сказала Криста. — Вообще-то я совершенно белая. Вы видели хоть одну черную норвежку?
— Где вы так выучили английский?
— Родители отдали меня в английскую школу... Они были англофилами... У нас часть людей любит немцев, но большинство симпатизируют англичанам.
Они приехали в бюро проката, Роумэн зашел к шефу, который дремал за стеклянной дверью, расфранченный, в оранжевом пиджаке, невероятном галстуке, с двумя фальшивыми камнями на толстых пальцах, поросших острыми щетинистыми волосками.
— Хефе, — сказал Роумэн, — ваша клиентка чуть было не погибла в катастрофе. Вы всучили ей автомобиль без тормозов.
— Кабальеро, — ответил шеф, — все мои автомобили проходят самое тщательное обслуживание. За машинами следят лучшие иностранные специалисты. Я не доверяю мои машины испанцам, вы же знаете наш народ, тяп-ляп, никакой гарантии, все наспех, бездумно. Я дал сеньорите прекрасный «шевролете», на нем можно проехать всю Европу.
— Хефе, дрянь этот ваш «шевролете», — в тон хозяину ответил Роумэн, ох уж эти испанцы, они вроде немцев, не говорят «пежо», а «пегеоут», не «рено», а «ренаулт» и обязательно «шевролете», а не «шевроле», тяга к абсолютному порядку, а существует ли он на земле? Мир взлохмачен, безалаберен, может, в этом-то и сокрыта его высшая прелесть. — Давайте уговоримся о следующем: сеньорита не обращается в страховое общество, у нее много ушибов, она может нанести вам серьезный ущерб, «шевролете» стоит возле Сибелес, пусть ваши люди приволокут его сюда и тщательно отремонтируют, а вы предоставите сеньорите малолитражку, если она ей потребуется. Договорились?
— Кабальеро, это невозможно. Мы должны поехать на место происшествия и вызвать полицию...
— Которая выпишет вам штраф.
— Мы с ними сможем договориться по-хорошему.
— «Мы»? Я не намерен с ними договариваться ни по-хорошему, ни по-плохому. — Роумэн достал из портмоне десять долларов, положил на стол хозяина и вышел; Криста включила приемник, нашла музыку, передавали песни Астурии.
— Все в порядке, — сказал он, — мы свободны. Знаете, о чем они поют?
— О любви, — усмехнулась девушка, — о чем же еще.
— Музыка — это любовь, ее высшая стратегия, а я спрашиваю о тактике, то есть о словах.
— Наверное, про цветы что-нибудь...
— Нет, «блюмен» — это немцы, у них все песни про цветы. Испанцы воспевают действие, движение и слово: «о, как горят твои глаза, когда ты говоришь мне про свое сердце, замирающее от сладостного предчувствия»...
— Вы странно говорите... И ведете себя не по-американски...
— А как я должен вести себя по-американски?
— Напористо.
— Вам об этом говорил друг, который знает цены на здешнюю корриду?
— Да.
— Пошлите его к черту. Американцы хорошие люди, не верьте болтовне. Просто нам завидуют, от этого и не любят. Пусть бы все научились так работать, как мы, тогда б и жили хорошо... Мы, может, только слишком пыжимся, чтобы все жили так же, как мы. Пусть и нам не мешают... Плохо о нас говорят только одни завистники... Правда... Вы голодны?
— Очень.
— Город будем смотреть потом?
— Как скажете.
— А что это вы стали такой покорной?
— Почувствовала вашу силу. Мы ж как зверушки — сразу чувствуем силу.
— Уважаете силу?
— Как сказать. Если это просто сила, мышц много, тогда неинтересно... Я же занимаюсь японской борьбой... А если сила совмещается с умом, тогда женщина поддается... Только сильные люди могут быть добрыми. Сильный врач, сильный математик, сильный литератор — они добрые... А те, кто знает о себе правду, кто понимает, что он слабый и неудачливый — хоть и в эполетах, и восславлен — все равно злой...
— Бросайте математику, Криста, — посоветовал Роумэн. — Ваше место в философии... Что больше любите? Мясо или рыбу?
— Больше всего я люблю готовить. Ненавижу рестораны. Если ты не понравилась официанту, он может плюнуть в жареную картошку, ведь никто не видит...
Роумэн снова сломался, постучал лбом о руль, вырулил от Сибелес на Пассеа-дель-Прадо, свернул направо, остановился возле крытого рынка; когда Криста начала закрывать окна, повторил, что здесь не воруют, испанцы народ удивительной честности, взял ее за руку (она была теплая и мягкая, сердце у него остановилось от нежности) и повел девушку в мясной павильон.
— Продаю, — сказал он, кивнул на ряды, полные продуктов. — Выбирайте что душе угодно.
— Не разорю?
— Ну и что? Сколотим банду, начнем грабить на дорогах.
— Тут зайцы есть?
— Тут есть все. При том условии, что у вас есть деньги.
— Я умею готовить зайца. С чесноком, луком и помидорами.
— Мама научила?
Криста покачала головой:
— Тот друг, которого вы сразу невзлюбили.
— В таком случае зайца мы покупать не будем. Что вы еще умеете готовить?
— Могу сделать тушеную телятину.
— Кто учил?
— Вы хотите, чтобы я ответила «мама»?
— Да.
— Бабушка.
— Годится. Покупаем телятину. Умеете выбирать? Или помочь?
— Что надо ответить?
— В данном случае можете отвечать, что хотите.
— Мой друг любит, когда я это делаю сама.
— Знаете что, давайте-ка говорите, где вы хотели остановиться, я вас отвезу в отель.
