серьёзно с нею поговорить и не хотел откладывать разговор даже до тех пор, пока она принесёт кофе в гостиную.
Однако на кухне его поджидал крайне неприятный сюрприз. Сколько он знал Ирину, печатное слово она не особенно уважала. А тут посередине кухонного столика лежали вчерашние «Ведомости». Развёрнутые на ТОЙ САМОЙ статье. И в статье кое-что было отчёркнуто красным фломастером. И жирные восклицательные знаки на полях…
Ирина, заправлявшая кофеварку, изумлённо обернулась, когда у неё за спиной раздалось нечто вроде рычания. Лицо её мужа было буквально перекошено яростью. Он держал в руках купленную ею газету и со злобой, которой она никогда за ним не замечала, сминал «Ведомости» в бесформенный ком. Потом размахнулся и, тяжело дыша, зашвырнул туго скрученный бумажный шарик на шкаф.
– Володя, ты что?.. – спросила Ирина. Гнедин посмотрел на неё, словно очнувшись. Потёр руками лицо, дошёл до окна и вернулся обратно.
– Вот что, – проговорил он наконец. – Хочу развестись с тобой, поняла?
– Поняла, – кивнула Ирина. Налила воду в кофеварку и щёлкнула выключателем. В это время скрученная газета на шкафу зашуршала, силясь расправиться, и её осенила неожиданная идея. В самом деле, она как-то упустила из виду, что Володя работал по-прежнему в Смольном, и вроде бы по части законности. – Там в газете статья была про окружную дорогу, – начала Ирина. – Ты читал?
Гнедину до зуда в кулаках захотелось дать ей по роже. По этому красивому холёному личику, на котором до такой степени не вовремя и не по делу засветились признаки разума.
– К чёрту газету, – буркнул он, сдерживаясь. – В среду на развод подаём!
Вот уже несколько дней он чувствовал себя законченным женоненавистником, но твердо намеревался доиграть роль до конца. Роль соломенного вдовца, решившего наконец разорвать опостылевшие брачные узы. Чтобы дать волю новому чувству и с чистой совестью предложить руку и сердце другой. Даше Новиковой. Даше…
…И быть безутешным влюблённым, когда её исчезновение обнаружат. У него всё получится. Если уж он хладнокровно разыгрывал скорбь и произносил речи на похоронах, да ещё утешал родственников сперва Вишняковой, потом Галактионова…
– В среду? – переспросила Ирина. – Во сколько?
Он назвал время, добавив:
– Я за тобой машину пришлю. И двинулся обратно в прихожую, не дожидаясь, пока сварится кофе.
– Погоди! – Ирина поймала его за рукав (чего тоже никогда себе прежде не позволяла). – Там в статье… ты зря так… ты послушай, там прямо для вас, чтобы разобраться. Там про заповедную рощу, её Пётр посадил! А теперь дорогу решили!..
Это было уже слишком. Гнедин развернулся и влепил ей пощёчину.
Ирина настолько не ожидала удара, что отлетела прочь и ударилась спиной о дверцу кухонного шкафа, на верху которого затаилась газета. Медленно, словно не веря в случившееся, подняла руку к побелевшей щеке, и Владимир с удовлетворением заметил, как пропала с её личика вся его безмятежная красота.
– Сука, – сказал он и опять повернулся к двери, но уйти не удалось. Ирина кошкой прыгнула к столу и молча запустила в мужа солонкой, сделанной в виде капустного кочана.
Соль высыпалась белым облачком, оседая на столешницу и плиточный пол, но бросок был очень уж неумелый – Ирина промахнулась. Зато Гнедин бросился на жену с кулаками, и ей не удалось, как в плохом кино, убежать от него кругом стола. Наверное, он действительно любил Дашу настолько, насколько он был вообще способен любить. Какое там актёрское хладнокровие, какая там роль, которую он намеревался выдерживать до конца!.. Ему безумно хотелось лишь одного-в кровь измордовать эту женщину, изувечить её, до предела унизить, своими руками вышибить из неё жизнь… Сделать всё то, что он так и не отважился лично сотворить с Дашей… Только это было ему по-настоящему нужно, только это сейчас имело значение.
Телохранитель не вмешивался. Гнедин словно очнулся и, тяжело дыша, остановился, когда Ирина перестала кричать и отбиваться и скорчилась на полу, даже не реагируя на пинки. Владимир Игнатьевич Гнедин, полномочный проверять законность решений городского правительства, пришёл к выводу, что виновная получила достаточно. И удалился вместе с Мишаней, так шарахнув за собой железную дверь, что эхо раскатилось по всей лестнице.
Его тёмно-зелёная «Вольво» немного разминулась с нарядом милиции, который вызвала перепуганная криками и шумом соседка. Но это было уже совершенно не важно.
Часов до пяти утра ещё выл ветер и по-прежнему пухла Нева, ворочаясь подо льдом и ломая его, чтобы оставить кое-где на залитых набережных. Потом наводнение стало понемногу спадать.
…За день Виталий Базылев намахался достаточно, и сейчас ему хотелось только одного: поскорее сунуть ключ в «Цербер», бросить на сковороду кусок хорошего мяса и, патриотически запивая его родным пивом «Балтика», расслабиться в кресле. Может, если потянет, поставить кассету с лёгким порно, из тех, которыми снабдили его сегодня ребята…
Пулковский лидер был бесстрашен, имел звериную интуицию и отличался недюжинной способностью постоять за себя. Может, это было глупо, но даже после гибели Шлыгина, когда и ему по идее следовало ждать всяческих неприятностей, Базылев периодически ездил на машине один и в квартиру поднимался тоже один. «Ну убьют, – сказал он Инке Шлыгиной. – Дальше-то что?..»
Он вошёл в полутёмный подъезд и обнаружил, что лифт снова загадили – поймал бы, своими бы руками хрен вместе с яйцами оторвал!.. Делать нечего, Виталий в очередной раз проклял всё и двинулся по лестнице вверх, уже слыша, что на третьем этаже кто-то тихо, на одной ноте, скулит. То ли собака, то ли приблудный незнакомый алкаш… Своих дворовых алкашей Базылев давно знал, и они знали его, даже подрабатывали временами, присматривая за брошенным у двери «Мерседесом»… Виталий засопел, подумав о том, с каким вкусом вмажет пьянчужке, если тот впрямь окажется чужаком и не сможет предъявить убедительного алиби по поводу лифта. Он даже прибавил шагу, одолевая оставшиеся ступеньки… Увиденное превзошо все его ожидания. Не «бормотолог», не заблудившийся породистый сенбернар – на широком подоконнике, подсвеченном уличным фонарём, сидел негр! Самый натуральный негр, только не в полную величину, а так, пацан негритянский. Сидел, обхватив плечи руками, раскачивался и еле слышно скулил…
– Ты чё?.. – пришёл в себя Базылев. – Какой ленгвидж спикин?..
Это было, в общем, и всё, что он мог изобрази по-английски. Почём знать, откуда свалился пацан может, в самом деле иностранный, от экскурсии от стал…
Парнишка даже не пошевелился. То ли притворялся глухонемым, то ли в самом деле не понимал.
– Ну и хрен с тобой, – махнул рукой Базылев и даже шагнул было мимо, но потом всё же решил проявить терпение. – Спрашиваю по-людски: инглиш, финн?.. Африка?..
Это последнее слово оказалось волшебным. Пацан неожиданно повернулся и выдал такую струю великого и могучего русского мата, что Виталий вначале оторопел, а потом восхищённо расхохотался:
– Ну, корешок, ты даёшь!.. Чё сидишь-то тут, к подоконнику примерзаешь?
Негритёнок перестал раскачиваться, и пулковский лидер различил колоссальный, как минимум в пол-лица, синячище. Освещение на лестнице было очень скупое, только от мерцавшего на улице фонаря, при таком на белом-то лице фиг чего разглядишь, не говоря уж о чёрном, но опытный Виталий в диагнозе не ошибся. Подобные синяки бывают, когда бьют ногами лежащего на земле. Базылев поддался неожиданному импульсу и взял паренька за плечо:
– Ладно, чего там… пошли жрать.
Сказано это было весьма спокойно и просто, без лишней ласковости, подразумевающей некую плату за гостеприимство. Подросток поднялся на ноги, сперва недоверчиво, но потом (видимо, от отчаяния) послушно заковылял следом по лестнице. Именно заковылял: досталось ему где-то немало. Он, впрочем, не жаловался и не охал, и Базылев понял – плач, который он слышал на лестнице, был вызван не болью. То есть болью, но не телесной. Он запустил неожиданного гостя в квартиру:
– Ванная вон там… Шмотки в мешок, их только в мусорник. Халат пока наденешь, потом портки
