секретности…
А теперь предположим. Что недоказуемое полностью соответствует истине. Предположим ещё. Что Дашу, гулявшую под ручку с Плещеевым, срисовали подосланные Гнединым-Базылевым «топталы»… Выводы? В смысле, – ИХ выводы? Нормальные выводы здравого бандитского разума – ИЛИ..?
Тут Плещеев припомнил мелькнувшее сообщение о том, что жену Гнедина, Ирину, аккурат вчера кто-то сильно избил, причём на собственной кухне. Избил, однако ни денег, ни вещей из богатой квартиры не унёс… Сама Ирина пока ничего не сказала и не заявила в милицию, но около дома видели тёмно- зелёную «Вольво»…
То есть – пятьдесят на пятьдесят.
Вариант первый. Даша вправду отсиживается где-нибудь у неведомой даже маме с папой подруги, отсиживается, прячась от всего мира и плачась на несправедливость любви.
Вариант второй и гораздо более возможный. Чьё-то мёртвое тело вот-вот зальют – или уже залили – цементом в фундамент одной из бесчисленных строек, где работы не прекращаются и зимой…
Это означает только одно. Это означает – сию же секунду лупи во все мыслимые и немыслимые колокола, кричи во всё горло «полундра», ставь на уши кого можно и кого нельзя. Клади на стол правую руку, карьеру, окрепшее вроде семейное благополучие…
…но – прочеши с ребятами все пулковские опорные пункты, но – лично сам отбей почки ста пойманным базылевцам, но – выцарапай у них Дашу. Мёртвую или живую… А потом – пойди и застрели Гнедина из своего табельного пистолета. Если живую. И сам застрелись. Если мёртвую…
Сергей глухо зарычал и протянул руку к телефону, собираясь именно это и сделать, когда телефон неожиданно зазвонил сам. Он схватил трубку:
– Да!
– Плещеев?.. – осведомился низкий мужской голос. Этот голос, а паче того интонация немедленно стронули такие воспоминания, что Сергей Петрович только спросил:
– Ты?..
Ситуация была за гранью реального. Ему звонил Скунс, а эгидовскому шефу только хотелось послать «киллера своей жизни» ко всем чертям – отстань, мол, не до тебя…
– Узнал, – хмыкнул наёмный убийца. Он, без сомнения, хотел, чтобы его узнали, но не стал тратить время и наслаждаться эффектом. – Так, ближе к делу… Ты свою группу прямо сейчас по тревоге можешь поднять?
«Лоскут, бездельник…» – вспомнил Плещеев.
– С целью?..
– Имя такое, Даша Новикова, тебе что-нибудь говорит? Между прочим, из-за тебя девчонка страдает…
Страдает!.. Мёртвые навряд ли могут страдать. Плещеев вцепился ладонью в край телефонного столика, словно хотел его раздавить:
– Сколько нужно народу?
Скунс опять хмыкнул, на сей раз с явной издёвкой:
– Да одного человека хватило бы…
Сергей отреагировал мгновенно:
– Где и когда?
– Спускайся к машине, – сказал Скунс, и Плещеев понял, что именно такого ответа от него и ждали. – Ключи возьми и непременно ксиву какую-нибудь. Которая погрознее…
Трубка запищала короткими гудками отбоя.
…Плещеев собрался в секунды. Тёмный, очень тёплый лыжный костюм, тёмная лыжная шапочка. Зимние кроссовки, не скользящие даже на мокром льду. Запасные очки. Ключи от машины. Удостоверение. Оружие…
Людмила выбежала в коридор, как только он скрипнул дверцей первого же шкафа, и с её лица сразу отхлынула вся краска. Она слишком хорошо знала, что это значит, когда мужу на ночь глядя неожиданно звонят по телефону и он спрашивает, где и когда, а потом начинает вот так собираться. Людмила достала из ящика шарф, сняла с плечиков его пуховую куртку… Плещеев обнял её так крепко, как давно уже не обнимал:
– Я люблю тебя, Спичинка… Я тебя очень, очень, очень люблю…
Спустившись во двор, он отпер свою голубую «девятку» и стал прогревать двигатель, ожидая появления Скунса. Но увидел всего лишь серую «Ниву» с двумя жёлтыми маячками на крыше и надписью на борту «Аварийная 04». Автомобиль возник из заснеженногопроезда в дальнем конце двора… и покатил прямиком к плещеевскому подъезду. Остановился нос к носу с «девяткой». Щёлкнул замок, и наружу выпрыгнул невысокий мужчина в оранжевом рабочем комбинезоне.
«Нива»… серая «Нива»… рост примерно сто семьдесят…
Плещеев открыл дверцу «девятки», уже зная, кто сейчас сядет к нему в машину. Сказать, что ему было не по себе, значит ничего не сказать, но на фоне предполагаемой спасательной операции личность его будущего напарника поистине теряла значение.
– Едем в Разлив, – сказал Скунс. – Ты страхуешь. Я их к тебе выведу, увезёшь.
Его явно не волновал пристальный взгляд Сергея Петровича, фотографически вжигавший в память лицо. Он сунул руку в нагрудный карман и вытащил карту – подробнейшую, с точным планом каждого дворика:
– Встанешь здесь, за углом. Двигатель не глуши. Будешь уходить, свернёшь вот сюда…
– Их? – не сдержался Плещеев.
– Их, – кивнул Скунс. – Дашу и ещё одного. На пятом повороте налево, потом вдоль железной дороги и через переезд. Жми во весь опор. Где-то через километр догоню… Ну, прогрелся? Поехали, не отставай.
– Погоди… – Плещеев протянул ему выкопанную из инструментов перчатку. – Если это… хоть как- нибудь…
Скунс, как ни странно, воспринял его мистическое поползновение очень даже всерьёз. Взял Дашину перчатку, подержал её в руке… Плещеев заметил, как вздрогнули и расплылись у него зрачки. Ни дать ни взять что-то разглядел в узоре снежинок, садившихся на лобовое стекло и тут же сметаемых щётками…
«Аварийная 04»
В бывшей сауне, превращённой из источника головной боли, наоборот, в средство радикального от неё избавления, не было ни единого окошка наружу, которое позволяло бы следить за течением времени. Над головами круглые сутки тлела вполнакала малюсенькая одинокая лампочка. Она была высоко, не дотянешься, – этакий красный карлик в космической мгле. В подвале царили первобытные сумерки, превращавшие цемент и кирпич в модерновые декорации к спектаклю о племени ледникового периода, потерявшем огонь.
Никита по опыту знал, что иногда мгла расступалась. Тогда по углам загорались мощные лампы и обливали всё вокруг безжалостной режущей белизной. Ничего хорошего такие «рассветы» не предвещали. Его засадили сюда избитым, что называется, в хлам, и, когда впервые вспыхнули лампы, никто от него не ждал шибкого сопротивления. Это был первый и единственный раз, когда он сумел застать их врасплох. Умением драться Никита особо похвалиться не мог, но «восьмёрку» за корму поднимал, и, судя по тому, как его потом били, кому-то успел неплохо влепить. Больше ему такой возможности не давали. Очнулся он тогда уже в наручниках и со сломанным локтем и, когда к нему пришли снова, сумел растянуть опухшие губы в ухмылке: «Ну и как я теперь, по-вашему, должен что-то подписывать? Я что вам, левша?» – «А ты не горюй, – сказали ему. – Росчерк у тебя не сильно замысловатый, лучше настоящего нарисуем…» – «Ну так я-то вам на кой хрен? – поинтересовался Никита. – Мочите, самим меньше хлопот…»
Ответа на свой вопрос он так и не получил. А поскольку им от него действительно нужна была в
