непохожими на себя, но удивления это почему-то не вызывает. Когда к нему вернулась способность здраво соображать и с нею – хотя бы отчасти – обычная наблюдательность, он увидел на стенке, справа от двери, два карандашных портрета. С одного, дальнего, улыбалась молодая и потрясающе красивая Кира. На втором… Господи спаси и помилуй, на втором был он сам. Тоже молодой, улыбающийся и очень красивый. То есть абсолютно непохожий на себя нынешнего. И неприкрыто влюблённый. Кира смотрела потупившись, скромничая, немного смущённо, вроде и поворачиваясь в его сторону и в то же время стесняясь. Простецкий парень Костя Иванов смотрел прямо на Киру, откровенно сияя счастьем, мужеством и задором, и всё это принадлежало только ей, ей одной. А рука художника – это чувствовалось – была совсем юной и не слишком умелой, но вдохновение и любовь, водившие ею, никакому сомнению не подлежали.
Между портретами висел на стене лист бумаги с надписью в столбик. Это явно было стихотворение, но у Снегирёва плыло перед глазами, и разобрать написанное не удалось. Он только слышал, как знакомо тикал «Густав Беккер».
– Это кто рисовал? – шёпотом спросил он Стаську, появившуюся из кухни.
– Я, – ответила она, сделавшись от смущения точной копией Кириного портрета. – Это мои мама и папа. Я по фотографии…
– Обедать!.. Идите обедать! – донёсся голос Нины Степановны. –
Остаток субботы прошёл в предгрозовой тишине. Валерий Александрович видел, как распирала Нину исчерпывающая оценка его преступления. «Я всё понимаю, – ледяным тоном скажет она, когда Стаську уже загонят под одеяло и можно будет ругать его, не опасаясь педагогических эффектов. – Тебе давно нужен был такой мастер. НО ЧЕГО РАДИ ТЫ ПРИТАЩИЛ ЕГО В ДОМ?..»
Стаська, естественно, давно выучилась трактовать красноречивое тёти-Нинино молчание. Она очень не любила, когда опекуны ссорились, и к тому же в данной ситуации была полностью на дяди- Валиной стороне, а посему делала для него что могла.
– Тёть Нин, а правда, всё же хорошую лампочку над мойкой дядя Валя приделал?..
– Тёть Нин, а помните, там в углу всё время линолеум отставал, так дядя Валя его…
– Тёть Нин, а как та труба под раковиной, которую дядя Валя чинил? Не протекает пока?..
Под конец дня Нина Степановна уже не знала, плакать или смеяться. Жуков вообразил даже, будто прощён, но стоило супругам остаться наедине, и наивные иллюзии тотчас улетучились.
– Я, конечно, всё понимаю, – ледяным тоном сказала Нина. Она сидела на своей половине двуспального лежбища и заплетала на ночь ещё не тронутые серебром волосы. – Тебе давно нужно было показать «Москвич» хорошему мастеру. Но чего ради ты притащил его в дом?.. Неужели до сих пор не понятно?.. Сделал, расплатился – и до свидания. Удивительно, как ты ночевать его не оставил. Будут когда-нибудь с моим мнением в этом доме считаться?..
Жуков неслышно вздохнул и приготовился терпеливо выслушивать обычный набор поношений, касавшийся незваных гостей и его, мужа, полного пренебрежения душевным спокойствием супруги. Оказалось, однако, что дело было не только и даже не столько в несанкционированном визите. Нине Степановне активно не понравился Снегирёв.
– Всё-таки чуяло моё сердце, не надо было мне к вам в гараж Стаську пускать!.. – шёпотом, чтобы не услышала за дверью воспитанница, напустилась Нина мужа. – И вообще ей там нечего делать, но этот твой!.. Господи Иисусе Христе!.. Ты видел хоть, как он на девчонку смотрел? Прямо пялился! Это что же это за такие дела?.. Я уж молчу, что и по квартире – рысь-рысь, во все углы заглянул…
– Нет, – удивился Валерий Александрович, – ничего такого я не заметил…
– Ну, конечно. Ты у нас никогда ничего такого не замечаешь. Тебя кто вообще с ним познакомил? Приличные люди? Мало тебе во всех газетах пишут, сколько проходимцев вокруг? Расскажет кому следует, они и придут…
– С большими мешками, – фыркнул Жуков. – Что у нас красть-то? Дверь с петель унести?..
Металлическая дверь, недавно приобретённая по настоянию Нины, действительно была самым дорогим предметом в квартире. Что и являлось поводом для бесконечных приколов. Валерий Александрович ежеутренне проверял, не спёрли ли дверь, а Стаська советовала опекунше развесить какое ни есть золотишко на шпеньках с внутренней стороны – чтобы было как в сейфе.
– Всё тебе хиханьки!.. – перебила Нина. – Они тебе, чтобы пропить, они и газовую плиту унесут!.. Так вот, чтобы я больше этого типа у нас в доме не видела. Понял? Не ви-де-ла! Господи, это что ж за дела, чтобы взрослый мужик, седой уже, на маленьких девочек глаза таращил, как на…
– Да никак он на неё не смотрел, – приподнявшись на локте, вступился за Снегирёва Валерий Александрович. – Нина, послушай меня…
– Нет, это ты меня в кои веки послушай, – окончательно рассердилась Нина Степановна. – У тебя по любому случаю доводы, и все неопровержимые. Только до того, что у меня сердце болит и вообще на лекарствах сижу, никому дела нет…
Судя по голосу, она была готова заплакать.
– Нина, никак он на неё не смотрел, – решительно повторил Валерий Александрович. И крепко, со значением, взял жену за руку: – Нина, послушай, что я тебе скажу. Это Стаськин отец.
Нина Степановна запальчиво повернулась к нему… и закрыла рот, так ничего и не сказав. У Жуковых не за горами была серебряная свадьба, так что Валерий Александрович без труда уловил ход Нининых рассуждений. Тем более что всё было знакомо. Инстинкт обманутой собственницы, призрак судебного разбирательства… новое одиночество и полный жизненный крах. Все те же вызывающие холодный озноб перспективы, которые вчера вечером успел пережить и перечувствовать он сам.
– Нина, он сразу сказал, что не собирается беспокоить ни Стаську, ни нас, – начал тихо пояснять Валерий Александрович. – Ей он по каким-то своим причинам вообще признаваться не хочет. Не знаю уж, почему… Может, оттого, что у них с Кирой так всё… – он подумал, – …неофициально всё произошло… или не уверен, как она его… он же её никогда… ну да Бог с ним там. Буду, говорит, пока для неё дядей Лёшей… . участвовать помаленьку…
Ещё некоторое время Нина слушала молча. Потом задала самый, с её точки зрения, логичный вопрос:
– Что ж ты сразу мне не сказал?..
– Потому, что он не велел, – объяснил Валерий Александрович. – Если, говорит, тебе сразу сказать, ты бы дёргаться начала и ему всю обедню испортила. Матери, мол, всегда дёргаться начинают…
Пока он говорил, у Нины возникли соображения, но вслух она их так и не произнесла, потому что от последних слов мужа на глаза навернулись слезы. Никто ещё не называл её Стаськиной матерью, разве что по ошибке. Причём Нина эту ошибку всегда самым бескомпромиссным образом исправляла, считая, что набиваться в «мамы» было несправедливо по отношению и к Стаське, и к покойной подруге. Однако – голову в песок не засунешь – мечта, замешенная на глухой тоске по собственным неродившимся детям, была. Нина Степановна всхлипнула, прослезилась и не стала задавать пошло-трезвых вопросов вроде того, каким образом Костя стал Алексеем. И где его черти носили столько годков…
Виновник переполоха в это время лежал на продавленном старом диване в захламлённой маленькой комнате и чувствовал себя до полусмерти избитым.
В тебя когда-нибудь стреляли свои?..
Лишнее, лишнее, лишнее. Не надо думать об этом. В комнате было тепло, но Алексей зябнул и всё тянул на себя плед, цеплявшийся за что-то на спинке дивана. Самoe милое дело было бы заползти в родной уютный мешок, но мешок вновь покоился убранный на самое дно рюкзака, и не было энергии встать…
Полёт с четырнадцатого этажа занимает примерно три с половиной секунды. Хватит времени сообразить, откуда взялась пуля, пробившая лёгкое. Наверное, она уже вращалась в стволе, когда ты ощутил нечто и начал двигаться в сторону. Поэтому ч получил её не в сердце.
Санька Веригин по прозвищу «Бешеный Огурец» работал в американском стиле и целился исключительно в корпус, считая всё остальное непрофессионализмом. Твой напарник, которому ты в силу врождённого идиотизма верил как себе самому. «Почерк» которого ты узнал бы из тысячи.
В первый миг ты обрадовался, что угодил всё-таки в воду, и не на асфальт… Но потом был миг второй и миг третий…
