А он всё смотрел на меня, пристально так и нехорошо, очень нехорошо, что мне грешным делом захотелось, чтобы оказался рядом пусть даже тот самый некромант со своими гномом и орком, потому что с ними-то всё выходило и проще, и понятнее…
Подумал я так и сам тотчас же испугался. Это что ж такое получается? Я и в самом деле в ересь впадаю? Сам к себе Тёмных призываю?!
И так я от этого испугался, так закрутило мне это голову, что, не разбирая, что и почему, ответил старому инквизитору на последний его вопрос: «Да».
Он аж подскочил. Лавку опрокинул. Чуть лампаду не загасил.
– Да?! – загремел. – Значит, признался?! От Тьмы помощь приемлешь?! Сюда её призываешь? Её мессии дорогу расчищаешь?! Да на костёр тебя, смутьяна, еретика, отпадника!
– Нет, нет, святой отец! – завопил я, поняв, какую глупость сморозил. – Никак нет! Ошибка то у меня вышла! Не то хотел сказать! С перепугу я! Страшно мне стало! В уме помутилось! Нельзя, нельзя Мраком пользоваться! И с Тёмными тоже нельзя… грешен я, святой отец, виновен, паки и паки виновен!..
Наверное, громко это у меня получилось, потому что даже стражники-монахи у дверей уши себе позажимали.
Отец-экзекутор сел обратно. Посмотрел на меня, внимательно так посмотрел, я бы даже сказал – строго, но с участием.
– Так ведь, чадо моё, небось сам Тёмный тебя-то с пути истинного и сбил? – мягко сказал он. – Он небось тебе мысли прельстительные внушал… или трактаты какие давал читать… скажи мне, как на исповеди, – давал что читать? Речи прельстительные вёл?
Внутри у меня всё сжалось. Понял я всё – не нужен я отцам святым, они и в самом деле под некроманта копают… И – странное дело! – сюда вот шёл, казалось мне: встречу Даэнурова ученичка на кривой тропинке – рука не дрогнет в спину его молнию всадить. А сейчас не требуется от меня никаких молний ни в кого пускать, а всего-то и нужно, что отцу святому «да» ответить…
Не могу ответить. Рта открыть не могу. Словно губы кто смолой залепил.
– В глазах твоих, чадо моё, ответ читаю, – ухмыльнулся инквизитор. И свиток развернул большущий. – Значит, так и запишем: «Со слов достопочтенного Эбенезера Джайлза, мага, Академию Высокого Волшебства закончившего, указую, что означенный некромант, Неясытью прозываемый, вышепоименованного Джайлза всячески от пути светлого отвращал, путём речения словес прельстительных и дачей для чтения трактатов запрещённых и Святой Матерью нашей навеки анафемствованных…» – Тут он прервался и на меня в упор посмотрел, да так, что стало мне опять очень сильно нехорошо. Скажем так, сильно слабить стало от страха. Увы мне, увы, слаба плоть, и ничего тут уже не поделаешь…
– Ну, что же ты молчишь, чадо моё? – ласково так сказал он, словно… словно преподобный отец Марк, меня на это задание отправлявший. – Запамятовал, какие именно те речи были? Ну, то не беда, я тебе напомню, потому как у всех Тёмных речи эти, сын мой, в общем-то одинаковы…
У меня в горле встал давящий ком. Ну что же делать? И почему я на самом деле молчу? Ведь некроманта этого извести – богоугодное дело, Спаситель на сделки с Тьмой никогда не шёл, за что и заплатил цену страшную, непомерную, одному лишь Ему, Спасителю, доступную…
Всё вроде правильно я думал – а рот всё равно не открывался. И только когда уже подниматься стал отец-экзекутор, чуть ли не руками разодрал я непослушные губы и не то прохрипел, не то простонал:
– Вёл… вёл он со мной речи прельстительные… а… трактаты… трактаты…
– Молодец, молодец, чадо моё! – воскликнул отец-экзекутор и меня даже за плечи приобнял. – Гони наваждение тёмное! Не отдавай ему душу свою! Признайся! Облегчи тяжесть, на тебе лежащую! Ну, так и что же у нас с трактатами?
Никогда ещё не думал я, что могут святые отцы так легко на ложь идти. Хотя болтали в Академии, конечно, всякое, и рассказы срамные про монахов да монашек по рукам ходили, но… или, вдруг словно кольнуло меня, для отца святого никакая это не ложь, и в самом деле не сомневается он, что смущал меня Тёмный «речами прельстительными да трактатами анафемствованными»? Может, и в самом деле думал отец-экзекутор, что одно и то же должны говорить все Тёмные, в веру свою стараясь нетвёрдых душой вовлечь?
Нет, подумал я, остатки мужества собирая. Ложь на исповеди – перед Спасителем грех смертный. Служитель Спасителя и сам недостоин может оказаться – на Самом же Спасителе не отражается то. В эмпиреях парит Он ныне, ожидая того момента, когда к нам вернуться сможет, и как я Ему в глаза посмотрю, когда время нашей встречи придёт, когда Он к каждому из живших сам подойдёт и в глаза каждому посмотрит?!
Нет, я скажу правду. Как оно было, так всё и скажу.
– Святой отец, – голос меня не слушался, писк какой-то недостойный выходил, – святой отец, на исповеди не смею я лгать. Даже жизнь свою спасая. Не так нам жить Спаситель заповедал: «Не лги исповедующему тебя, ибо прямо в Мои уши ложь твоя пойдёт». Им сказано, и так оно будет. И потому не осмелюсь я лгать, святой отец…
– Лгать на исповеди, конечно, грех непростительный. – Отец-экзекутор аж руки потер. – Ну, говори, говори скорее, чадо моё, что то были за трактаты, о чём повествовали, какую ложь содержали? Нам то во всех подробностях знать надо!
– Как на духу скажу, – медленно произнёс я, прямо в глаза преподобному глядя. – Не прельщал меня некромант Неясыть ни речами, ни трактатами. Книги какие-то у него есть, врать не стану, но он мне их ни читать не давал, ни сам мне из них не зачитывал ничего. Так оно было, святой отец, и то – истинная правда, в чём мне Спаситель Всевидящий свидетель. Вместе мы с некромантом пошли ведьму изловить, вместе дрались, друг друга защищая… и ведьма с нами дралась тоже, хотя сбежать могла, себя спасти – а вместо этого в Кривой Ручей вернулась, призраков встретить… – Чувствовал я, что меня уже понесло, но и остановиться тоже никак не мог. Накипело, что говорится.
Отец-экзекутор меня слушал с каменным лицом, не перебивал и страже никаких знаков не делал. Только вздохнул тяжело, когда у меня наконец дыхание пресеклось и я умолк.
– Вот оно, значит, как, чадо моё… – скорбно проговорил он, губы печально эдак вытянув и мелко головой покачивая. – Значит, не прельщал тебя Тёмный? И в том ты готов именем Спасителя клясться?
– Готов, преподобный отче. – Голос у меня так дрожал, что отец-экзекутор бровь удивлённо поднял, не разобрав. Мне ещё и повторять пришлось.
– Ну, коли так… раз готов ты на такое ради сего некромансера идти… то и есть главное доказательство того, что прельстил он тебя, чадо неразумное, прельстил и зачаровал.
Я только и смог, что глаза выпучить да рот разинуть, словно мальчишка деревенский, впервые на большое эбинское торжище угодивший. А отец-экзекутор всё говорил и говорил, и всё у него так ладно складывалось…
А речь у него шла, что, оставайся я добрым чадом Святой Матери нашей, вспомнил бы все до одной прельстительные речи, каковые, без всякого сомнения, нашёптывал мне Тёмный, и трактаты я бы вспомнил, а не могу этого сделать по той единственно лишь причине, что уж больно крепким оказалось тёмное злое волшебство, вот и готов я сейчас душу свою погубить посредством лжи перед Спасителем, потому как Тёмные иначе жить просто не могут, добрых чад Святой Церкви совращая да обольщая, и, ежели прельщённый ничего о том не помнит, значит, воистину сильномогучая магия в дело пошла!
– Ну, ничего, – неожиданно ласково закончил отец-экзекутор, вставая и к дверям направляясь. – Есть против сего прельщения, сколь бы сильно ни оказалось оно, давнее и верное средство. Идём со мной, чадо, не бойся, идём, идём…
И вновь мы оказались в сенях, а там уже половицы разъяты и в погреб сходни спущены. Огонь внизу горит, а больше ничего не видно. Магию же я, само собой, в ход пускать не осмеливался.
– Иди, иди, чадо, – подтолкнул меня в спину преподобный.
Заледенело всё у меня внутри, похолодело. Не помню, как по ступеням сходил, как вверх тормашками не полетел – потому что там, внизу, увидел я и дыбу походную, и верстак палаческий, и решётки, и жаровни, и клещи, и весь прочий инструментарий, от которого не то что у простого обывателя, у мага бывалого все поджилки затрясутся.
И ещё увидел я в цепи закованную ведьму. Её уже к стану прикрутили, но ещё ни растягивать не начинали, ни ещё чего-либо с ней делать. Четверо профосов пока ещё только снаряд свой раскладывали да сортировали.
– Вернейшее средство супротив Тьмы прельщений, – мягко сказал мне преподобный, – это встать плечом к плечу с теми, кто Тьме сей противостоит, живота своего не жалея. Вот перед тобой, сыне, ведьма саттарская в цепях, та самая, которую некромант твой изловить подрядился, бывшего отца Игаши в искушение ввел, а теперь через неё и тебя зачаровал. Должно нам от неё добиться вещей многих важных, как-то: одна ли она тут была или целое кубло их тут имелось, кто её в чёрном искусстве наставлял, да где сей учитель обретается, да кого ещё, их незаконную, проклятую волшбу творящих, она ведает… ну, словом, обычные вещи сперва. Отец-экзекутор преподобный Этлау с ней уже после нас говорить станет.
У меня в груди всё как-то разом оборвалось и похолодело. Да что ж это они, пытать меня её заставят? Меня, ордосского мага с дипломом и… и… и посо…
– Ступай, ступай, – подтолкнул меня в спину инквизитор. – Наши мастера, видишь, ещё не приступали. Тебя ждали.
Мы спустились вниз, и кто-то тотчас же сдвинул за нами разобранные половицы. Воцарилась темнота, потрескивали факелы, неярко освещая замершую ведьму – казалось, она уже просто неживая.
– Зачем её пытать? – тупо спросил я. – Никто ж ещё не доказал, что она…
– А вот это мы сейчас и докажем, – хохотнул инквизитор. – Ты же, чадо моё, и докажешь. Или ты это отродье Тьмы жалеешь? – В голосе отца-экзекутора прозвучала издёвка.
Я промолчал. И в самом деле, что со мной? Сюда шёл, думал – встречу ведьму, на куски разорву; а оказалось – вовсе даже и не так. Не разорвать мне её. В бою, быть может, шальным заклятьем, а вот так, на дыбе, когда она в цепях… да и колдовать в ответ не может…
Я попятился было, но старик с неожиданной силой схватил меня за плечо.
– Куда? Забыл, что ты теперь весь наш, с потрохами? – прошипел он мне прямо в лицо. – Думаешь, твой Ордос тебя защищать станет? Да они только рады- радёшеньки будут от тебя избавиться, на что им такой волшебник-недотёпа? Тёмного только встретил – сразу ему и поддался! А что дальше-то будет? С ним рядом встанешь, начнёшь ересь и смуту сеять? Не выйдет! Или ты с нами – или нет, и тогда, извини, тебя вообще нет.
– Это как? – пролепетал я.
– Закопаем, – спокойно проговорил инквизитор. – Похороним честь по чести в освящённой земле, только в домовину положим живого. И даже трубочку проведём, чтобы не задохнулся сразу. Вот тогда-то ты и узнаешь, каково против Святой Матери нашей идти.
– Да разве ж я иду? – вырвалось у меня.
– Конечно, идёшь, – уверенно ответил инквизитор. – Тобой ли ведьма схвачена? Нет. Уже провинность. А теперь ещё и в вере своей сомневаться заставляешь!
– Спаситель сказал: «А кто потребует с вас доказательств Веры в Меня, тот есть враг Мой худший, ибо не вовне Вера, но в душе едино»! – выкрикнул я, потому как понимал – ещё немного, и меня самого растянут там, рядом с той самой ведьмой…
