— Выпьешь с нами кальвадоса?
Во взгляде его проскользнуло беспокойство. У него явно не было денег, чтобы оплатить всем выпивку. Моде успокоил его, вытащив из кармана свой последний пятидесятифранковый билет.
— Кстати, не знаешь ли кого-нибудь, кто искал бы место секретаря? — спросил молодой человек в бекеше.
— Секретаря у кого?
— Обожди…
Он достал бумажник, набитый визитками и обрывками бумаги.
— Со мной только что говорил об этом один тип.
Похоже, место приличное, придется много разъезжать, быть может, даже в Африку…
Пребывая в полудремотном состоянии, время от времени поглядывая в зеркало, Лина вздрогнула, увидев, как напряглось лицо Мишеля.
— Выкладывай!
— Обожди… Нет, не эта… Я ведь записал на конверте… Некий господин Дьедонне, улица Канонисс в Кане.
— Чем он занимается?
— Ничего не знаю. Судя по тому, что мне о нем рассказывали, — оригинал. Прогнал уже двух или трех секретарей. Однако платит хорошо.
— Сколько?
— Не знаю. У него много замков, судов, чего-то еще…
— Ты уверен, что место не занято?
— Мне об этом сказали сегодня в два часа пополудни. Нужно обратиться к его парижскому нотариусу, мэтру Кюрсиюсу. Адреса у меня нет, но его можно найти в телефонном справочнике.
— У вас есть телефонный справочник, хозяин?
— В телефонной кабине.
Он нашел. Мэтр Кюрсиюс, нотариус, улица Эперон.
В четыре утра, лежа рядом с Мишелем, Лина еще некоторое время сознавала, что тот продолжает разговаривать с ней, но вскоре погрузилась в глубокий сон В одиннадцать она проснулась первой и еще приводила себя в порядок, когда он вскочил с постели:
— Дай мне одеться; я сейчас же иду звонить нотариусу. Скоро полдень, и он может уйти.
Погода была скверная. Потоки воды низвергались на крыши и тротуары. Он позвонил от соседнего виноторговца.
— Мэтр Кюрсиюс?.. Да, по личному… Мэтр Кюрсиюс, это вы? Я звоню относительно господина Дьедонне…
Да… Что вы сказали?
Он нахмурился. Невозмутимо спокойным голосом нотариус, рядом с которым стучала пишущая машинка, объяснил, что ему трудно дать определенный ответ, что г-н Дьедонне действительно поручил ему подыскать секретаря, но с тех пор он мог уже найти его сам.
Пусть Моде сообщит свой адрес и кто его рекомендует.
Лучше все написать и, если возможно, приложить рекомендации. Нотариус обещал заняться этим делом, так что через неделю, не более, он сможет получить ответ.
Перед выходом из бистро Мишель выпил одну за другой две рюмки перно, лоб его разгладился. Он вошел в рыбную лавку напротив, купил ракушек, лангуста и с победоносным видом предстал перед Линой, которая успела одеться и грела на спиртовке воду для кофе.
Несмотря на холод, окно было открыто: хозяйка отеля запрещала готовить еду в номере.
— Ну, что ты узнал?
— Похоже, все в порядке. Мы едем в Кан.
— Что сказал нотариус?
— Ему кажется, что место не занято.
— Кажется?
— В общем, он почти уверен.
Она знала, что Мишель лжет. И также знала, что нет никакого смысла ему перечить.
— На какие деньги ты намерен туда ехать?
От вчерашних пятидесяти у них осталось лишь двадцать, и она догадывалась, почему Мишель оглядывается вокруг: он искал, что можно было бы продать или заложить в ломбарде.
Они поженились всего пять месяцев назад, но у них уже ничего не оставалось из ценных вещей. Золотые часики Лины были проданы через две недели после приезда в Париж. Затем за смехотворную цену ушел смокинг, сшитый Мишелем к свадьбе.
Пальто Лины, приличное драповое пальто, заказанное ее родителями у лучшего портного у Валансьенне, последовало за ними.
«В нем слишком жарко в Париже. Да и к тому же оно отдает провинцией. Оно делает тебя слишком серьезной…» — говорил он ей.
— Послушай, Лина, нам непременно нужно уехать.
Надо воспользоваться этим случаем. Обожди меня. Сначала я сбегаю к Рене.
Это был друг по Валансьенну, живший у тетки на улице Коленкура и служивший в страховой компании на улице Пийе-Вилль.
В самом начале, когда Моде приехал один в Париж, чтобы занять какое-то положение, прежде чем жениться на Лине, он уже прибегал к его помощи. Он даже жил у него в те времена, когда был без сантима в кармане, вопреки неудовольствию тетки, и прятался под кроватью, когда та неожиданно вторгалась в комнату.
— Съешь хоть ракушку.
Он вернулся в два часа. Нервы его были натянуты до предела, лихорадочней, чем обычно, блестели глаза. Ему удалось наскрести всего сорок франков: Рене под унизительным предлогом выпросил их в виде аванса у кассира компании.
— Понимаешь, Лина, нужно любой ценой…
Она ожидала сцены и предвидела слова, которые будут сказаны. Яростно сжатые зубы, выставленные вперед кулаки и слезы ярости в глазах:
— Мне кажется, там я добьюсь успеха. Не веришь?
А я знаю! Уверен! Разве можно допустить, чтобы из-за глупейшей нехватки денег…
Он их всех таким образом провел, даже Рауля Бокажа, отца Лины, который всегда клялся, что выдаст дочь только за серьезного парня с прочным положением в обществе.
И все-таки отдал ее Моде! Двадцатилетнему мальчишке, незадолго до этого уехавшему в Париж и утверждавшему, что хорошо зарабатывает на жизнь!
Папаша Бокаж, слывший ловкачом, хотя всегда был немного подшофе, уступил, увидев клочок бумаги с фирменной маркой крупной газеты, где говорилось, что Мишель Моде служит репортером с окладом две тысячи франков в месяц плюс гонорар.
В тот день на улице Дам Мишель знал, чего добивался. А Лина об этом еще не подозревала. Пытаясь понять, она ждала.
— Через полгода-год я заработаю достаточно, чтобы выкупить все то, что мы продали, и даже в десять раз больше!
У Лины, пояснил он, есть еще белье, ее приданое от матери.
— Пойми, это белье не для тебя. Оно годится только для жалкой провинциалки. Когда я добьюсь успеха…
Она не стала сопротивляться, иначе сцена затянулась бы, и он стал бы колотить кулаками в стену, как поступал всякий раз, когда ярость захлестывала его, В четыре часа они отправились на улицу Блан- Манто.
Их ожидало разочарование. Муниципальный ломбард был закрыт. Но Мишеля нелегко было сбить с пути. Они обошли какие-то жалкие лавчонки, где старые евреи грязными пальцами ощупывали белье Лины, предмет за предметом, доставая из чемодана.
