не знал главных действующих лиц, которые были для него только голосами.
Однако впечатление было сильным. Это имело для него такое же значение, как и рассказ, поведанный ему однажды утром во дворе муниципальной школы его товарищем Фердинаном, тем, что подглядывал в замочную скважину за своими родителями, когда те занимались любовью.
— А я тебе говорю, что нет! Начала мать, — протестовал Фердинан, когда Жовису инстинктивно хотелось видеть женщину в роли жертвы или уж по крайней мере в пассивной роли. — Она была совсем голая.
Начиналось похрапывание Бланш — безмятежное, мерное. Она спала на спине, приоткрыв рот.
Там, за стеной, тогда тоже начала женщина, но все произошло совсем не так, как он мог бы себе вообразить.
Иногда, очень редко, главным образом летом, когда Бланш находилась в Дьеппе, а он не приезжал к ней в конце недели, случалось, что вечером, лежа в постели, он давал волю своему воображению. Он делал это не специально.
Едва ли это доставляло ему удовольствие, скорее, он пытался прогнать эротические картины, возникавшие в его мозгу.
Впрочем, это было почти целомудренной эротикой.
До своей женитьбы он имел всего несколько связей, и все они вызвали у него разочарование.
В сущности, он не мыслил физической любви без нежности, ни даже без некоторого почтительного отношения, и он оставался холоден в присутствии профессионалок, которых ему случалось сопровождать.
Его притягивало к ним не столько желание, сколько окружавшая их неясная атмосфера. Кроме того, это происходило возле Севастопольского бульвара, в узких улочках, окружавших Центральный рынок. Обыкновенно на двери гостиницы имелся желтоватый, слабо светящийся шар, одна-две женщины в красной, зеленой, во всяком случае, в кричащего цвета блузке окликали прохожих.
Он шел своей дорогой, но все же догадывался о существовании узкого прохода, скрипучей лестницы, комнаты с железной кроватью, умывальником или тазиком.
Однажды он целый час, стыдясь, ходил по кругу, прежде чем углубился в один из этих коридоров, едва не сбив с ног стоявшую на пороге девицу.
— Ты спешишь?
Со времени свадьбы, то есть за пятнадцать лет, с ним только раз случилось такое.
Так же один-единственный раз, и снова в августе, он положил руку на зад мадемуазель Жермены, своей машинистки, когда та пришла в контору сразу вслед за ним. Ей было лет сорок, и она жила одна с матерью. Жозеф Ремакль, довольно вульгарный тип, подшучивал над ней из-за ее нерушимой девственности, его забавляли ее испепеляющие взгляды.
Жест Жовиса, должно быть, застал ее врасплох, поскольку они уже не один год работали вместе. Однако она едва вздрогнула и обратила к нему взгляд, в котором не читалось ни единого упрека — совсем наоборот, сказал бы Ремакль!
Он испугался, что она воспримет это всерьез, скользнет в его объятия и отныне станет выказывать ему иные, нежели просто дружеские, чувства.
— Прошу прощения.
На его счастье, тут вошел, насвистывая, малыш Дютуа, без шляпы, с растрепанными, как водится, волосами.
Сегодня вечером — он это чувствовал — ему не уснуть. Услышать их снова было для него потребностью. Ему хотелось побольше узнать о жильцах за стеной. Он задавался вопросом, каждую ли ночь это происходило у них тем же образом. За один час он открыл для себя новый мир, гораздо более волнующий, более драматичный, чем улочки вокруг Центрального рынка.
Он уже читал романы, где о любви говорилось вульгарными словами и где описывались некоторые скабрезные позиции.
Реальность была такой непохожей!
Но сначала, что же делали эти люди — мужчина и женщина? Похоже, та уже давно лежала в постели, когда вошел ее приятель: Эмиль не слышал, как она укладывается. У него имелся свой ключ. Это был либо ее муж, либо привычный партнер.
Насколько мог судить Жовис, действие происходит между двумя и тремя часами ночи. Мужчина довольно шумно толкает дверь.
— Это ты?
— А кто же еще? — возражает он с веселой иронией.
— Мог встать Уолтер.
— Уолтер спит.
— Ты заходил к нему в комнату?
Кем был Уолтер? Мужем? Сыном?
— Ты все это время был в «Карийоне»?
Хождение взад и вперед по комнате, затем со стуком падает на пол башмак значит, он раздевается.
— Что-то вроде того.
— Ты не ходил в другие места?
Эмилю показалось, что это не был тон ревнивой женщины, ведущей свой небольшой допрос. Тут крылось что-то другое, чему он не мог пока подыскать определения. Правда, голоса доносились до него через перегородку.
— Что-то вроде того… — повторяет самец, для которого в этой формулировке, кажется, полно смаку.
— Народу было много?
— Хватало. Но колпака сегодня не было.
Слово «колпак» его поразило. Ему было известно, что на жаргоне оно означает «простофиля», это придавало разговору таинственность.
— Алекса там была?
— В полной красе.
— Пьяная?
— Не мертвецки.
— Возбужденная?
— Как водится.
— Ты ходил с ней в соседний дом?
— Я как раз оттуда.
— Из соседнего дома?
— Из нее!
— Скотина!
— Ты сама меня об этом спросила.
— И долго это продолжалось?
— К счастью, не так долго, как вчера.
— Что она с тобой делала?
Что ни реплика, то новая загадка. Жовис еще не мог поверить, что ему следует понимать слова в их обычном смысле. Это невозможно. Люди так не разговаривают, в особенности пара, пускай даже в спальне.
— Дай взглянуть, остались ли следы. Она тебя укусила?
— А по-другому она делать не может.
Он говорит не «делать». Он употребляет более точное слово, которого Эмиль никогда не произносил и которое с трудом решается осознать.
— А ты?
— Он приходил.
