Она бросила на него быстрый взгляд.
— Тебе это неприятно?
— Да нет. Почему это должно быть мне неприятно?
Как ты говоришь, мадам Лемарк, наверное, права. В качестве жены управляющего она, должно быть, одной из первых поселилась в Клерви.
— Первой, она мне это говорила. Была зима. Из-за снега пришлось остановить работы, и замерзли трубы.
Значит, обе женщины проболтали довольно долго.
О чем еще они говорили? Мало-помалу, через несколько дней, это вылезет наружу.
Он думал о скандинавской мебели. Стоило ли труда? И если ему так сильно ее хотелось, если ему не терпелось докончить разом со всем старьем, не было ли это нужно и прежде, всего ему самому?
Они сделали круг, и теперь он смотрел в просвет между высокими домами на бледную зелень крошечных деревьев, на фасады; внизу, из-за тени, они делались бледно-серыми, тогда как последние этажи заходящее солнце окрашивало в розовый цвет.
— Сходи туда завтра и посмотри, что это такое.
— Все не так срочно. Мне еще нужно разложить кое-какие вещи.
Она отступала, может, оттого, что не была уверена в себе, а может, чтобы угодить ему.
— К чему тянуть? — пробормотал он, закуривая сигарету.
Когда они без четверти девять вернулись домой, Алена в гостиной уже не было, телевизор не работал, не оказалось сына и на кухне, где он любил перекусывать, стоя возле холодильника.
В его комнате, где он улегся в кровать, царил полумрак, а на столе были разбросаны книги и тетради.
Обычно он ложился спать в девять, но случалось, на него вдруг нападала такая усталость, что он немедленно забирался в постель. Порой это являлось формой протеста, способом показать, что он надулся.
— Все в порядке, сынок?
Тот в ответ кивнул.
— Спокойной ночи, Ален.
— Спокойной ночи.
Никогда не знаешь наперед! Эмилю бы так хотелось видеть их счастливыми!
Он чувствовал себя их должником. Он взял на себя заботу о них. Бланш и Ален зависели от него. Их малейшее дурное настроение становилось критикой в его адрес, и если случится, что однажды их и в самом деле постигнет несчастье, то это явится его крахом.
Он не знал, чем себя занять до десяти часов. Газету он прочел еще утром.
У Бланш всегда находилось какое-нибудь дело: убраться, заштопать носки, пришить пуговицы.
Он вышел на террасу и стал смотреть, как спускается ночь, как в квартирах напротив зажигаются лампы. Некоторые жильцы не опускали штор и оставляли окна открытыми. Он видел силуэты людей, ходивших взад-вперед под люстрами, среди мебели, которая была чужой для него, но своей, родной для них.
В какой-то момент он вот так открыл для себя сразу три интерьера на разных этажах. Меньше чем в метре над потолками четвертого этажа сновали ноги жильцов пятого. Это походило на какой-то немой балет. Можно было бы поиграть в отгадывание слов по движущимся губам.
Вот какая-то женщина в желтом пеньюаре выходит из гостиной и тут же возвращается туда с плачущим младенцем на руках.
Она качает его, расхаживая по комнате, в то время как ее муж продолжает читать иллюстрированный еженедельник. Она что-то ему говорит, и муж стремительно встает, берет у нее из рук ребенка, принимается, в свою очередь, мерить шагами комнату, напевая песню, которой не слышно.
Пара была молодой, неумелой. Вот зажигается лампа на кухне, и женщина ставит кипятить воду, чтобы простерилизовать рожок.
Они с Бланш и Аденом в роли младенца разыгрывали когда-то ту же пантомиму в своей квартире на улице Фран-Буржуа, и теперь Жовис задавался вопросом: а не наблюдали ли за ними люди из дома напротив?
Внизу находилась рыбная лавка. Напротив, помнится ему, жил полицейский, который с важным видом застегивал портупею перед каждым выходом на работу, а по вечерам, в штатском, носил красные шлепанцы.
На четвертом этаже пожилая женщина, одна за круглым, покрытым плюшем столиком, поджидала до полуночи, а часто и дольше, свою дочь, г Она дремала, и можно было предсказать тот момент, когда, заснув, она уронит голову набок.
Не пытался ли он, переехав жить в Клерви, спастись и от всего этого тоже?
Эмиль выкурил одну за другой две сигареты. Курил он мало. В конторе мог это делать лишь в маленьком помещении, принадлежавшем лично ему, Где он и укрывался порой на несколько минут. Малыш Дютуа, тот ходил курить в туалет.
— Ты по-прежнему не знаешь, дадут ли тебе неделю отпуска в августе?
— Все будет зависеть от погоды. Если она испортится…
А впрочем! Хорошая погода или плохая — десятки миллионов людей разъезжали по свету на протяжение всего лета, и только он успевал немного перевести дух, как уже нужно было заниматься лыжными отпусками.
Свой же отпуск он, как и его коллеги, брал частями, в межсезонье, что почти всегда мешало ему отдыхать с женой и сыном.
— Ален разочарован тем, что снова едет в Дьепп.
— Знаю. Ему бы хотелось поехать в Испанию, или в Грецию, или в Югославию.
К сожалению, туда я не смог бы приезжать к вам на выходные.
Из-за своего свадебного путешествия они оставались верны Дьеппу, куда отправлялись почти каждый год, всегда останавливаясь в одной и той же гостинице над утесом.
— Годика через два-три он будет разъезжать один.
Бланш испугалась.
— В пятнадцать лет!? Ведь ему только-только исполнилось тринадцать.
— Если бы ты знала, сколько поездок я организую для юношей и девушек этого возраста…
Ален еще только поступил в коллеж, а они уже представляли себе, как он станет бакалавром, потом как он улетит из гнезда навстречу одному только Богу известно какой судьбе.
— Я немного устала. Не лечь ли нам спать?
— Сейчас иду.
Он разделся, почистил зубы, повернул ручку транзистора, который стоял в ванной, чтобы можно было Слушать последние известия. Дверь между спальней и гардеробной оставалась открытой. Бланш раздевалась со своего края постели, без ложной стыдливости, без кокетства, немного на манер сестры.
Стоит ей оказаться под простыней — и она тут же уснет. Ну а он — ему это было заведомо известно — он еще будет пытаться прогнать сон, чтобы услышать звуки за стеной.
— Спокойной ночи, Эмиль.
— Спокойной ночи, Бланш.
Не зная в точности почему, он на мгновение прижал ее к себе. Он чувствовал себя в долгу перед ней. Она вела себя в эти дни мужественно. Не показала, что новая обстановка, в которую перенеслась по его воле вся семья, сбивает ее с толку, что ей немного страшно.
— Все устроится, вот увидишь!
— Конечно! Все уже устроилось.
Тут она добавила:
— Спасибо, Эмиль.
За что спасибо? Она была как какая-нибудь псина, которая благодарит за простую ласку, и он спрашивал себя: а достаточно ли часто давал он ей возможность это делать?
В предпоследнюю ночь сцена в соседней квартире длилась не больше часа. Он ничего не видел. Он
