— В котором часу?
— В три, как обычно.
— Блеющий?
— В его годы меняются лишь в худшую сторону. Он засиделся. Я опасалась, как бы Уолтер не вернулся до его ухода.
— По-твоему, он догадывается?
— Поди узнай у него! Ты, похоже, не спешишь.
— Дай мне время подзарядить мои батареи.
Почти каждое слово казалось Жовису оскорбительным, шло вразрез с его воспитанием, его принципами. Вначале он предпочел бы не слышать. Еще он боялся, как бы не проснулась жена и не услышала.
— Иди-ка сюда, чтобы я…
Это было невозможно. Он отказывался верить. Эти люди употребляли самые крепкие, самые выразительные слова и получали какое-то изощренное удовольствие от того, что комментировали каждое свое движение, особенно старалась женщина.
— А так она тебе делала?
— Да.
— А вот так?
— Да.
— Каналья! Я сейчас тебе покажу…
Он силится представить себе сцену, действующих лиц.
По-видимому, они довольно молоды, если судить по их подвигам, но навряд ли молодожены или новоиспеченные любовники.
Они давно привыкли друг к другу, это чувствовалось по репликам, слетавшим с их уст, как заученный текст.
Текст такой же непристойный, как надписи, которые, краснея, читаешь около некоторых писсуаров.
— Погоди. Не двигайся больше. Я сама…
— Ты мне делаешь больно, — запротестовал мужчина.
— А та шлюха, она что, не делала тебе больно? Если бы ты еще ограничивался Ирен, та хоть девка хорошая. Помнишь ту ночь, когда мы были втроем и я…
Он пытался стереть в памяти услышанные слова, вызванные ими образы, которые приходили ему на ум.
— Нет. Еще рано.
Были и другие фразы, точные, как анатомические рисунки. Женщина в прямом смысле слова начинала бредить. Это была уже не женщина, какими он их знал, как те, что встречаешь на улице. Это был разбушевавшийся зверь-зверь, наделенный даром речи и выкрикивавший ужасные слова.
Мужчину звали Жан. Он несколько раз расслышал это имя.
— Рассказывай. Рассказывай. Давай выкладывай мне все… что ты ей делал… Что она тебе делала…
Тут уже его черед говорить. Она требует все больше подробностей. Сама их добавляет.
— А так?
— Да.
— А так?
— Не так сильно.
— Ты что, стал неженкой?
Тон делался выше, сопровождавшие голоса звуки становились более точными.
Почти задыхаясь, ждал он облегчения, которое принесет ему конец.
— Послушай. Возьми его в…
Были моменты, как вот этот, когда у Жовиса возникло желание начать колотить в перегородку. Все его тело дрожало от нетерпения, нервозности, а также от негодования. И от страха. Только бы Бланш не услышала…
Женщина кричала от боли и от наслаждения — долгий вопль, от которого, должно быть, вздымалась ее грудь, и внезапно ему показалось, что он узнал глухой звук пощечины.
— Да. Да. Ударь меня еще.
Такого не могло быть. Нужно, чтобы это прекратилось. Он уже больше не понимал.
Крик делался все пронзительнее и внезапно вылился в нечто вроде рыданий.
Можно было поклясться, что она плачет, что теперь это уже просто девчонка, у которой горе. Ему было ее почти что жаль.
Мужчина, по-видимому, закуривает сигарету.
— Ну, получила что хотела? — иронизирует он не без нежности.
— Даже не один, а три раза. Думала, это не кончится.
— Виски?
— Без воды.
Звон бутылки о край бокала, булькающие звуки.
— Твое здоровье, Жан.
— Твое здоровье, самка.
Именно это слово в момент, когда оно было произнесено, больше всего волновало Эмилия. Никогда он сам не вкладывал столько понимания в свой голос, когда обращался к Бланш.
— Самка…
Правда и то, что он никогда не называл ее так, никогда не осмелится этого сделать. Впрочем, она и не поймет.
Те, за перегородкой, только что вместе погрузились в пучину. Теперь они едва из нее показались. С успокаивающей сигаретой в зубах он наливает в стаканы выпивку.
— Твое здоровье, Жан.
Она была покорной и усталой.
И он ей просто отвечает:
— Твое здоровье, самка.
Сегодня вечером — в свой третий вечер в Клерви — Жовис со стыдом ждал, напрягая слух.
Глава 3
Он несколько раз принимался дремать, не засыпая по-настоящему, вздрагивая, когда какая-нибудь машина проезжала или же останавливалась на авеню.
Тогда к нему возвращались ясность мысли, его воспоминания о предпоследней ночи — его первой ночи в Клерви, — и, вероятно из-за усталости, эти воспоминания искажались до того, что делались фантастическими.
Он также открывал для себя новые звуки в доме, далекие, приглушенные, которых он еще не распознавал, но которые в конце концов войдут в его мир, как привычные звуки улицы Фран-Буржуа.
Подъехала машина, спортивная, судя по тому, как она сделала разворот и резко встала перед домом. Хлопнула дверца. Чуть позже отворилась дверь, по всей видимости дверь в квартиру соседей, затем, после паузы, — другая дверь, еще одна дверь, на сей раз дверь спальни, где он теперь слышал шаги.
Мужской голос, тот же, что и в первую ночь, спросил:
— Что ты читаешь?
— Детектив.
Значит, в спальне горел свет, хотя бы свет ночника.
Его воображение рисовало ему расположившуюся в постели женщину, опирающуюся спиной о две-
