— Мишель, ты совершенно прав! — воскликнул Паша. — Здесь такой климат: чем ближе к ночи, тем сильнее жрать охота. Сейчас мы быстро выпиваем ещё по стаканчику, и я вас веду в одно замечательное место, где можно поужинать вместе с ребенком.
— А может, ребенок останется спать? — хитро улыбнувшись, вопросил я.
Андрюшка в этот момент увлеченно играл сам с собою в только что купленный китайский настольный футбол. Я думал, что он не услышит, но сын поднял голову и обиженно завопил:
— Ну, уж нет!
Ресторан назывался «Морской» или как-то ещё в этом роде, и идти от нас до него было совсем близко. Внизу располагался магазин с невиданным изобилием свежайших морепродуктов, а наверху все это готовили и подавали к столикам в уютном зале с широкими окнами, через которые открывался вид на залитую огнями фонарей и реклам Насер-сквер. В центре простиравшейся за абсолютно прозрачным стеклом картины ночного города возвышался могучий, обтекаемо-стремительный, изысканно подсвеченный небоскреб — знаменитый Дубай Тауэр. Изрешеченный круглыми окнами-иллюминаторами, он напоминал придуманный каким-нибудь американским или советским мечтателем межпланетный корабль на старте. От этого пейзажа дух захватывало, и немедленно хотелось выпить еще.
Кончался лишь второй наш день в Эмиратах, и я ещё не привык, что два столь неразрывных в нашем российском представлении процесса — выпивка и еда — были здесь строго разнесены во времени и пространстве. Однако океанские деликатесы, посыпавшиеся вскоре как из рога изобилия, примирили меня с невозможностью запивать пищу водкой, и я даже начал видеть в этом великую мудрость — вкусы-то удавалось различать тоньше! Правда, дальше омаров, лангустов, мидий и трепангов познания мои не простирались, так что всех остальных подаваемых в холодном и горячем виде каракатиц озвучить не удалось: с английскими словами было плохо у местного официанта, а с арабскими, тем более на слух, — туговато у меня. Однако на вид, вкус и цвет я запомнил многое.
Нашу бурную радость не разделял только мальчик, абсолютно равнодушный ко всякого рода рыбе и кальмарам. Пришлось даже заказать ему порцию мяса, шипящего в сковородке и подаваемого на толстой деревянной доске. А из морепродуктов Рюшик снизошел лишь до салата с крабами — совершенно восхитительного блюда, в котором доминировали свежайшие, нежнейшие, бело-розовые кусочки членистоногих, а вовсе не картошка, лук и огурцы, как это принято в Европе, где в одноименном салате долго роешься вилкой в поисках животной составляющей этого странного растительного месива.
Дивно хороши были и соки — свежедавленные ананас, апельсин и манго — по отдельности и в виде коктейля. Накануне мы пили их, как воду. А вот теперь почувствовали колоссальную разницу между натуральным напитком и тем, что нам предлагается в пакетах фирмы «Тетрапак» — неважно, кстати, в какой стране. Я вдруг окончательно осознал, в чем заключается прелесть Эмиратов: здесь удивительным образом соединялись дикая природа, первозданность бытия и высочайший уровень сервиса, в чем-то обгоняющий лучшие западные образцы. И это было впечатление от жизни в не самой богатой части города, в третьеразрядной, по существу, гостинице для русских торгашей, экономящих если не каждую копейку, то каждый дирхам — уж это точно! Каково же здесь, допустим, в «Хилтоне» на Джумейре или в клубных отелях? Слава Богу, это я мог себе представить — опыт был.
Только мне не об том сейчас следовало думать. Все-таки я на работе, черт бы её побрал, эту службу ИКС!
Чудесные соки и сказочные морепродукты странным образом усиливали алкогольную эйфорию. Нас обоих с Пашей как-то вдруг повело. Не сильно, но приятно, разговоры сделались доверительнее, раскованнее. А поскольку в зале не разрешалось даже курить, мы удалились для этого мирного занятия в туалетную комнату. Там были зеркала кругом и даже диванчик нашелся, рукомойники нас не смущали, а кабинки располагались чуть дальше, и вообще в Эмиратах на пол не писают, так что запахи в клозете стояли цветочно-пряные, почти аппетитные.
— Знаешь, — сказал вдруг Паша, жадно затягиваясь, — иногда так хочется хапнуть враз много денег да и плюнуть на эту дурацкую работу. Уехать в какую-нибудь благополучную страну, жить, как люди живут — не следить каждый день за курсом грина, не подсчитывать копейки, не трястись от страха за судьбу детей… Вот только где взять такие деньги?
Гольдштейн выдавал, в сущности, лютую банальщину, и риторика его выступления никакого ответа, кроме тяжкого сочувственного вздоха, не требовала, Но в свете моей задачи все выглядело по- другому. Мысли мгновенно прошли по строго очерченному кругу и уперлись в неизбежный вывод: Паша мог польститься на деньги Грейва, тем более представленные ему как деньги «Моссада». А то и ещё как-нибудь хитрее…
Меж тем он закончил свой плач принципиально иным пассажем:
— Вот жили мы раньше в своей Тверской губернии тихо-спокойно и знать не знали, что где-то живут по-другому. А теперь, понимаешь, развратили нас свободой…
У меня возникло стойкое ощущение, что теперь Паша цитирует кого-то другого. Это он-то, секретарский сынок, начавший гонять по загранкам едва ли не со школы, не знал, что где-то живут по- другому?! Чушь! И я решил прервать этот странный монолог.
— Паша, ты знаешь, а я бы очень хотел, чтоб мы и дальше оставались друзьями. Очень хотел бы, — добавил я уже совсем грустно, и он не смог не ответить.
— В чем проблема? Обменяемся адресами, телефонами, может, ещё куда вместе махнем, и вообще, от Москвы до Твери рукой подать.
— Я если я так и не сумею в Москве зацепиться и опять уеду в Берлин? — счел я нужным предположить.
— Ерунда, от Берлина до Твери — тоже не дальний свет…
Но это уже пошел разговор типа «Ты меня уважаешь?», и мы решили вернуться к столу.
Андрюшка продолжал вяло мучить вкуснейшее мясное блюдо — очевидно, просто спать уже хотел — и это навело Гольдштейна на мысль.
— Слушай, здесь же все оплаченное можно забирать с собою! Тебе ещё и упакуют красиво. Мясо не должно пропасть, да и наших лангустов давай дожуем в номере.
Возражений не было. Позвали официанта, Паша взял счет и долго изучал его, гордый тем, что умеет читать арабские цифры. Это совсем не те цифры, которые с первого класса в школе изучают, как, быть может, подумали некоторые. Современные арабы используют совсем другие символы. Разве что единица у них почти совпадает с нашей, да ромбовидная точка вызывает отдаленные ассоциации с нулем, все остальные закорючки с привычными цифрами не имеют ничего общего. Гольдштейн, однако, в процессе торговли выучил их все досконально, чтобы некоторые шибко хитрые эмиратцы не могли его на кривой кобыле объехать. Но в ресторане «Морском» нас явно обманывать не собирались. Когда я осознал, что выставлен счет на двести сорок дирхам, то есть меньше чем на семьдесят долларов за все, я так обалдел, что от восторга выдал фразу на арабском:
— Хочу жить в Эмиратах!
— Живи, — ответил официант с улыбкой и добавил что-то ещё на другом языке.
Внешне он больше всего походил на филиппинца, возможно, и говорил теперь на тагальском — мяуканье прямо какое-то, а не слова. Я ничего не понял, но по жестам догадался: он объяснял мне, что невозможно стать гражданином этой страны. А я и не хотел гражданином, я только о крабах мечтал, о настоящих и свежих.
Андрюшка уснул — мы ещё пьянствовать не закончили. Настроение было прекрасным, от соленых и печеных морских тварей жутко хотелось пить, поэтому джин решили оставить на завтра, а пока перейти на пиво. Закусывали уже не сильно. Больше курили. Тем паче, что все это происходило в холле, дабы мальчика не беспокоить. Наконец, Паша все-таки попросил граммов пятьдесят крепкого — для полной расслабухи и здорового сна. Я тихо прокрался в комнату, убедился, что сынуля дрыхнет без задних ног, вынес Гольдштейну стаканчик, а сам поддержал его только пивом. Потом, выкурив по последней сигарете, мы пожелали друг другу спокойной ночи. Вот тут и выяснилось, что, в отличие от Паши, Белка моя спать совершенно не собирается.
Последовало предложение выпить ещё по чуть-чуть, прежде чем отправляться в душ, а после душа Белка требовала продолжения банкета, и только потом… О, как она меня заводила!.. Я вмиг передумал начинать давно запланированный серьезный разговор. Я отложил его неважно на когда. Было бы просто
