— Слушай, Костик, — остановила она входящего в зал Чижова нежно беря его за руку (она всех так нежно брала за руку, будто не поговорить собиралась, а прямо тут же и уложить на себя. Впрочем, Костика она, должно быть, и в самом деле укладывала уже). — Слушай, помнишь ту бракованную дискету, которую ты хотел выбросить, а я забрала на всякий случай?
— Это которая не отформатирована была? — уточнил Костик.
— Ну да. Так я тут в одном магазине попросила её в дисковод вставить — все нормально, дискета как дискета. Так что у нашего портье просто компьютер на керосине. Так ему можешь и передать…
Ё-моё! Так значит, дискета, отправленная мною Спрингеру, попала к Наташке чисто случайно. Все-таки она была из той, Костиковой партии и уже как раз не случайно оказалась идентичной остальным. Но! Внимание. Есть как минимум три варианта. Первый, самый простой: пуганая ворона куста боится, то есть дискета действительно бракованная или просто чистая, и значит, Спрингеровский Центр занимается сейчас полной ерундой. Второй вариант: Наташка, а возможно, и Костик не ведают, что творят, они являются не более чем орудием в руках третьего лица. И наконец, последний вариант: они оба в сговоре. Уж очень что-то громко идет их беседа и в такой непосредственной близости от меня!
Голова у меня мгновенно вспухла, и вечером я включил в донесение повторный запрос о дискете, так как ответ по экспертизе до сих пор не пришел. И настроение и самочувствие было отвратительным, может, ещё и потому, что у нас полностью закончилось спиртное — вылакали и джин и виски — только две последние баночки пива грустили в холодильнике. Для чего мы с Пашей их берегли — не понятно, но то, что вечером от такой дозы не развеселишься, было очевидно, уж лучше перед обедом — махнуть для аппетита. Да, оставался ещё Белкин НЗ — три баночки джин-тоника, но покусится на него — это страшный грех.
Все челноки готовились терпеть со спиртным до «фри шопа» на обратной дороге, а я-то, конечно, мог себе позволить. В любом пятизвездочном отеле за сумасшедшие деньги — что-то вроде ста баксов за пятьдесят граммов ординарного виски! — наливали без ограничений. Но поступить так было бы не просто глупостью, а тройным преступлением: это бы означало засветить свое богатство, оторваться от коллектива и утратить бдительность — все одновременно. Я не пошел пьянствовать в бар ближайшего «Хилтона» на берегу пролива, я просто рано лег спать в тот вечер, тем более что у Белки как раз случился первый день и в нашем трехсуточном сексуальном запое была поставлена естественная физиологическая точка.
А последним весьма экзотическим штрихом той субботы стала прочитанная перед сном шифровка Тополя, в которой он сообщал, что завтра выйдет со мной на связь по телефону ровно в 21.00 по дубайскому времени, и мне в этот момент надлежит быть не где-нибудь, а посреди пролива на одной из моторных лодок, которые за полдирхама перевозят с берега на берег местных темнокожих пролетариев.
Инструкция радовала новизной, и я засыпал весь в предчувствии чего-то важного и, возможно, радостного.
А день шестой и впрямь выдался прекрасным и на другие совсем не похожим. Во-первых, все проснулись с идеально чистыми головами. Во-вторых, жара неожиданно спала до двадцати семи градусов в тени, и это бодрило необычайно. В-третьих, кто-то, по-моему, все-таки Наташка, предложил ехать не на пляж, а в аква-парк. Рюшик, услышав об этом, завелся с пол-оборота. Но что характерно, и все взрослые загорелись. То ли надоело изо дня в день просто валяться на песке, то ли в каждом взрослом действительно до старости живет ребенок, то ли… Мне не хотелось особо рассуждать — я был просто обязан прислушиваться ко всем и плыть по течению.
С этим челночным народцем плыть параллельным курсом было удивительно легко и просто: они всё делали дружно. Исключение составлял Зданович, иногда увлекавший с собою Костю, иногда Алину, а иногда и обоих. К знаниям Боря стремился не менее азартно, чем к юбкам. И я ещё в четверг, если не в среду, отчаялся отслеживать его безумные перемещения по музеям, книжным магазинам, концертным залам, его поездки в соседние города на взятых в прокат автомобилях. При здешних дорогах, по которым никто не запрещал летать со скоростью двести, а то и больше, если мотор позволяет, вся страна начинала казаться большой деревней: за полдня из конца в конец — не проблема. Боря и пользовался этим, не жалея сил, времени и денег.
Так что если центральным фигурантом был все-таки он, то все, что могло состояться, уже давно состоялось, и Грейв, потирая руки, празднует победу, а мы воюем с собственными тенями. Однако Шактивенанда повторял упорно, что все намного сложнее, и я все решал и решал их проклятый ребус. Мелкие подозрения множились, крупные рассасывались или конкретизировались. И по сумме происходящего я все чаще приходил к грустному выводу: именно Паша Гольдштейн — самый вероятный агент Грейва. Все складывалось, как в дурном детективе, когда лучший друг и оказывается главным врагом. Пошлый сюжетец, доложу я вам как писатель.
И вот мы скользим по длинным перекрученным желобам, прыгаем с тарзанки в бассейн, с визгом рушимся на водных санях по жутко крутой горке, лениво кружим вдоль искусственной реки в этаких надувных креслах; неспешно курим, обсыхая в теньке, снимаем друг друга всеми имеющимися в распоряжении камерами, при этом каждый демонстративно пытается зафиксировать Мыгина с Наташкой; попиваем соки, причем апельсиновый и манговый уже надоели, хочется чего-нибудь этакого, и у нас становится модным кокосовый и тростниковый. Потом снова лезем в бассейн и увлеченно играем в водный баскетбол с другой русской командой — из Волгограда. Господи, да в этих Эмиратах кругом одни русские! Проигрываемся в пух и прах, и все равно остаемся страшно довольны собою, ведь не пили накануне — вот здоровье из нас так и прет. Те, кто постарше, просто гордятся своим самочувствием и решают, наконец, не злоупотреблять внезапно нахлынувшей бодростью — как бы не поплатиться после. А Витек вместе с Рюшиком, ни в чем не желающие знать меры, отправляются вновь на крутые горки. И возвращаются они оттуда несколько пришибленные: оказывается, катились вдвоем на специально предусмотренном для этого круге (у арабов все специально предусмотрено), но ухитрились таки перевернуться, баловались, наверно. Андрюшка отделался легким испугом и парой ушибов мягких мест, а вот Витёк ободрал руку совершенно непонятно обо что: желоба эти вручную проклеиваются и тщательнейшим образом проверяются чуть ли не ежедневно на предмет возможных дефектов. Но факт налицо: Витёк возвращается, как солдат из боя. Руку держит вверх, словно в приветствии, по ней струится кровь, а рожа у парня довольная-предовольная. Не иначе всю жизнь мечтал познакомиться с местной бесплатной медициной.
— Пластыря нет? — вопрошает он у всей компании.
— В отеле — пожалуйста, — говорит Наташка, — а здесь…
— Да ты смой пойди кровищу-то в туалете, — советует Мыгин. — бумажкой какой-нибудь заклей и так все пройдет. То же мне, ранение!
— Ну, уж нет, — говорит Витёк, — пусть помогают, дармоеды! Раз у них такие законы гуманные. Обязательно пойду к врачу.
— Камеру не забудь, когда пойдешь, — шутит Костик, — а то самое интересное прозеваешь.
— Слушай! — вдруг обращается ко мне Гольдштейн. — А ты же был в здешней больнице, расскажи Витьку, как это делается…
Ба-бах!
В моей голове разрывается бесшумная ослепляющая граната. Солнце вмиг делается черным, небо противно-желтым. А вода в бассейне красной и непрозрачной, как кровь. Прикрыв глаза, я трясу головой, чтобы избавиться от наваждения. У меня в запасе какая-нибудь секунда, но я не знаю, что отвечать, и просто делаю вид, будто не расслышал, так как слишком засмотрелся на Витькину ссадину.
Паша повторяет вопрос, и я, наконец, мямлю уклончиво в том смысле, что посещение больницы — это вообще не проблема, да и не может быть, чтобы в «Вандерленде» не было своего медицинского кабинета…
Я не помню, чем закончилась в итоге история с Витьком, собственно, в тот момент впору было уже меня тащить к врачу, Белка, во всяком случае, наблюдала за мной с явным испугом. А Паша больше не муссировал эту тему. Как настоящий профессионал. Вот черт! Ну и что ещё я мог теперь о нем думать? Главное-то было сказано. Зачем? Это другой вопрос. Но Гольдштейн знал, что я ходил в Мактоумскую больницу. Видеть это случайно он не мог. Потому что спал в то время. Значит, либо на него работала агентура, либо он сам персонально следил за мною и четко отрабатывал легенду прикрытия. Оставался ещё один, спасительный вариант, дескать, кто-то другой меня выследил, а теперь этот кто-то устами Паши
