начали целоваться. Курсант целовался деликатно, поистине джентльменски, она была чуть порывистей, но одновременно и разумней – то и дело мягко отталкивала его руками, торопливо оглядывалась, заинтересованно смотрела на экран, но через весьма короткое время опять прижималась к курсанту, поворачивала голову, что-то говорила, курсант тянулся к ней губами, все начиналось сызнова.
Я решил не портить им сеанса. Пусть для него это станет горьким, ярким воспоминанием: кинотеатр, полумрак, поцелуи, нестерпимость желания и странная тайная радость от невозможности это желание удовлетворить. Пия горемычную одинокую водку где-нибудь в забайкальской зоне строгого режима (по знакам различия я понял, что курсант принадлежит училищу МВД), он будет смотреть на неправдоподобный рериховский закат и спрашивать себя: да была ли эта девушка, была ли эта любовь, не пригрезилось ли все? Но с каждым новым стаканом уверенность в реальности происшедшего будет возрастать, и рука судорожно стиснет стакан и раздавит его – и он с удивлением посмотрит на осколки, удивляясь собственной силе, и эта сила вселит в него новую горечь: как же он, столь мощный мужчина, столь крепкий духом и телом, упустил свою любовь, позволил какому-то шпаку увести из-под носа невесту? Нет, он еще вернется, он еще покажет ему! А она поймет, рано или поздно поймет, какую ошибку сделала. Может, уже поняла и уже пишет ему письма, но не отсылает, хотя он сообщил свой адрес, черканув ей несколько строк сугубо информативного характера. Если же она все-таки отправит ему письмо – он не ответит. Или ответит опять сухо и спокойно. А вот когда приедет – будет другой разговор. Очень уж хочется посмотреть ей в глаза… Синие ее глаза. Тонкие запястья. И остальное, что он успел ощутить лишь сквозь одежду – но видит теперь ясно, будто видел это въявь: вот она стоит перед ним, вот она простирает к нему руки… И он валится на узкую продавленную койку в своей тесной лейтенантской комнатушке и засыпает с улыбкой.
Я вышел на улицу, не дожидаясь конца фильма.
Открылись двери, народ стал выбредать, ошалелый и как бы несколько сонный.
Появились и они.
Я сделал шаг и встал на их пути с любезной и слегка смущенной улыбкой.
– Извините, – сказал я курсанту. – Ее подруга просила ей кое-что передать. Буквально две минуты. – И с величайшей осторожностью взял девушку за локоток и повел в сторону. Она с недоумением смотрела на курсанта, курсант, считая делом чести не вмешиваться в чужие секреты, крепко сжал зубы и чуть отвернулся – с тем, однако, чтобы не выпускать нас из поля зрения.
– Вот что, – сказал я девушке. – Никакой подруги, конечно, нет. Только не возмущайтесь, умоляю вас. Я дам вам свой телефон – возьмете?
– Нет, – сказала она.
– У вас – есть телефон?
– Есть. Мне пора, – сказала она и посмотрела на курсанта. Тот стал приближаться.
– Быстро скажите телефон, иначе сейчас все будет очень некрасиво, – пробормотал я.
– Отстаньте, – сказала она и пошла к курсанту.
– В чем дело? – спросил он, глядя на меня, и на лице его ясно выражена была готовность номер один.
– Да так, пустяки. Пойдем, – сказала она. Но слишком уж испуганный у нее был вид, и само в руки курсанту шло счастье показать, на какие подвиги он способен ради нее.
– Что тебе надо, козел? – обратился он ко мне. Судя по этому выражению, он уже вполне готов стать охранником, командиром взвода военизированной охраны. Вохры.
– Хотел познакомиться с вашей девушкой, – сказал я. – И не хамите, курсант, почему на «ты»? – я намного старше вас!
– Сережа, пойдем! – негромко просила девушка – чтобы не привлекать внимания посторонних, хотя несколько любопытных уже глазели на соблазнительную сцену.
– Познакомиться? – переспросил курсант. – А со мной ты не хочешь познакомиться?
– Если честно – никакого желания. Не люблю вохровцев.
– Сережа! – вскрикнула девушка, понимая, какое оскорбление я ему нанес и что за этим может последовать. Но Сережа был уже слишком близко от меня. Драться он умел – я видел это по его позе, по тому, в какое положение он привел для боя кулаки и туловище, как поставил ноги.
– Проси прощения, – сказал он, прекрасно понимая, что я прощения просить не буду, и, значит, можно будет начать схватку – вернее, не схватку, а просто отвесить шпаку полевому несколько нравоучительных плюх на добрую память. «Ввяжешься в долгий драка – будет неизвестно, – говаривал мне тренер Расул. – Старайся один удар. Первый твой один удар. Но сразу. Или неизвестно».
– А в чем дело? – спросил я, испуганно виляя глазами.
Сережа чуть расслабился, завидев такую трусость, и тут я произвел то, что называют свингом. Сила удара, вес моего тела, посланного вперед спружинившими ногами, – и Сережа, отлетев на пару метров, пал без чувств-с.
– Телефон – или я его добью, – сказал я девушке.
Она еле слышно назвала номер телефона – и только после этого завизжала, весьма, к сожалению, некрасиво кривя при этом рот:
– Бандит! Сволочь! Милиция! Сережа!
Сережа зашевелился. Значит, жив.
И я отправился восвояси.
Итак, выбор сделан. И пусть она окажется не такой уж порядочной девушкой, как мне показалось, и не из хорошей семьи, и ума не палата, и характер не сахар, пусть – дура с претензиями и ничего не имеющая за душой, кроме понимания о своей красоте и стремления использовать эту красоту в целях создания образцового домашнего очага с трюмо, трельяжем и тремя детями, пусть, это теперь неважно. Она будет иметь дело со мной – и скоро сама удивится, насколько изменилась, удивится – благодаря меня за происшедшие в ней изменения.
Это, конечно, не любовь с первого взгляда. Это именно выбор с первого взгляда (впрочем, если быть пунктуальным – после первого взгляда), когда я шестым каким-то чувством понял: она мне нужна, и никто другой.
Но я все же проверил себя. Я еще неделю бродил по улицам, видел девушек не менее стройных и не менее красивых и даже некоторых с печатью интеллекта на челе – и убедился, что ошибки нет, другой вариант меня не устроит.
Тогда я позвонил ей. Я позвонил ей в два часа ночи. Вряд ли она живет одна, скорее всего с родителями. Если она захочет бросить трубку, я позвоню еще раз. И, чтобы не беспокоить родителей, она согласится меня выслушать. Застигнутая врасплох, спросонья, не имеющая никакого желания говорить. Но говорить буду я. А за окном ночь – и все иначе, чем днем.
Если же к телефону подойдут родители… Но это вряд ли. В доме, где живет молодая красавица, к телефону подходит только она. «Возьми трубку, – ворчит мать – Все равно тебя».
Она взяла трубку. Сонный голос. Я начал говорить, она бросила трубку. Я позвонил еще раз. Шепотом она возмущенно потребовала оставить ее в покое.
– Это уже невозможно, – сказал я.
– Вы хам.
– Нет. Всего неделю назад я хотел покончить с собой. Теперь – не хочу. После того, как увидел вас. (Я понимал, что эти слова – из мыльной многосерийной телеоперы, но даже умнейшая женщина всегда заинтересуется тем, кто хочет из-за нее лишить себя жизни или, наоборот, остаться жить.)
– Вы все придумываете, – сказала она.
– Ваше право не верить.
– Вы кто, бандит? У Сергея сотрясение мозга. А он боксом занимался.
– Бокс – вредное занятие. Мозги отслаиваются от ударов, человек глупеет – катастрофически.
– Он умный, – сказала она с девчоночьей какой-то обидой, так школьница выгораживает перед мамой повесу-одноклассника, с которым дружит.
– Не сомневаюсь, другого вы бы и не выбрали, – продолжил я арию из мыльной оперы. – Но он собирался меня ударить, вы же не станете отрицать. Поэтому у меня не было иного выбора, хотя терпеть не могу драться. Я не бандит. Если угодно, я закончил университет и почти защитил кандидатскую
