мешать идти. Вроде бы хищники, но ран не наносят. Если бы я не знал, что хавроны сами их побаиваются, я бы решил, что они верно служат хавронам: задерживают, чтобы преследователи сумели догнать. Ты слышишь шум, Ланна? Нет, определённо — лес оживает!
Ланна ничего не слышал. Ланна стоял рядом с Аркадием, прислонив свою голову к голове Саланы, лежавшей на руках хрононавигатора. Они безмолвно переговаривались, разговор был печален, — в левом, юном глазу девушки светилась жалоба и покорность судьбе, в глазах Ланны было отчаяние, — он плакал, крупные слезы катились по щекам. Аркадий не понимал их мысленного разговора, но догадывался, о чем они могут говорить.
— Положение плохое, но не отчаянное. Ты преждевременно оплакиваешь Салану. Если дойдём до рангунов, её удастся спасти: они враги, но ведь не палачи. — Аркадий говорил так откровенно, зная, что смысл слов до неё не дойдёт, а Ланна не переведёт его на свой язык.
Аркадий теперь выбирал такой путь, чтобы не только клонящиеся сухие кроны не могли схватить их, но чтобы и кустарник не опутывал ноги. А Ланна спотыкался на ровных местах, два раза вдруг беспричинно падал. Во второе его падение Аркадий воротился назад, чтобы подать руку. Поставив Ланну перед собой — Салану он держал одной рукой, — Аркадий сильно встряхнул дилона:
— Ланна! Ты двигаешься как во сне. Вот уж не думал, что на дилона способна напасть сонная одурь!
— Дилоны не спят, — невнятно протелепатировал Ланна. — Мы не знаем одури. Я очень устал, иновременник.
Обе Гаруны освещали Ланну. Недавно юный Различник показался Аркадию почти равным по возрасту Отцам Старейшинам. Но он не просто казался старцем, он реально стал стариком. На Аркадия глядело незнакомое существо
— морщинистое собаковидное лицо с глубоко запавшими щеками, тусклые глаза, одеревеневшая шея, одеревеневшие руки, ноги, не гнущиеся от бессилия…
— Хорошо, — сказал Аркадий. — Значит, долгий отдых! Отдых на всю ночь. Хоть в этих местах, где два солнца не сходят с неба, ночи и не бывает.
Он выбрал удобное место — прогалину среди рослых стволов с мощными кронами. Прежде чем положить Салану на почву, Аркадий прикинул, не смогут ли опустившиеся ветви накрыть его и дилонов. Кроны, как бы низко ни падали, достать беглецов не могли Аркадий помог дилону улечься рядом с Саланой, потом улёгся и сам.
— Теперь бы поспать, — сказал он вслух. — В палатах «Гермеса» можно принять радиационный душ, чтобы отделаться от сонливости. Здесь радиационные души не смонтированы. Ох, и лихо же я посплю!
Но сон не шёл. Аркадий разбирался в ситуации. Хавронов теперь можно не страшиться, они вряд ли сюда доберутся. Если хронавта в зализанном костюме так цепляет всякое когтистое сучьё, то лохматым в такую чащу не пролезть. Но что это за отдалённый шум? Шума не должно быть в мёртвом лесу. Всю долгую дорогу от пещеры до последнего привала томила тишина. И когда они летели над мёртвыми полями, недвижными озёрами, окостеневшими лесами — всюду стояло каменное безмолвие. Тишина угнетала, терзала тело и душу. Кто-то из древних поэтов сказал: «Тишина, ты лучшее из всего, что слышал». Тот поэт слушал не эту тишину. Он слушал тишину отдыхающей, погруженной в саму себя жизни, то была тишина бытия — временное успокоение от деятельности. А здесь каменело безмолвие небытия, безгласие абсолютной недвижимости: тишина-пытка, а не тишина-отдохновение. И вот в лесу, остающемся окостенелым, пробудился шум — мёртвый шум мёртвого леса! К чему бы это?
Шум доносился издалека, вблизи ничто не звучало. Аркадий стал прикидывать, на что похож этот отдалённый шум. Грохот сражения? Нет, конечно. Гул прибоя? Схож, но не очень. Буря, забушевавшая в чаще? И не это. Голоса живых существ? Вопли, стоны, рык и свист, тысячеголосо слившиеся в единое звучание? Маловероятно: откуда здесь столько живых существ, чтобы породить такой хаос звуков?
Шум шёл из той части леса, куда лежал путь беглецов. Вокруг была недвижность и безмолвие, шум накатывался издалека. Аркадий вдруг увидел, что кроны деревьев, обступивших прогалину, зашевелились. Ветви и раньше опускались, пытаясь схватить беглецов, это выглядело странно и дико — такая подвижность у омертвелых растений, но что было, то было, повторение раздражает, но не удивляет — удивляет неожиданное. Всматриваясь в задвигавшиеся кроны деревьев и убеждая себя ничему не удивляться, Аркадий удивился. Движение в окостеневших кронах не было повторением известного. В воздухе не чувствовалось и лёгкого дуновения, воздух был такой же каменно застывший, как и все в этом окаменелом мире. А кроны заметались, как от урагана. И заголосили. Тот шум, что слышался издалека, теперь гремел вокруг. Ветки со свистом полосовали неподвижный воздух. Не внешняя буря, а какой-то внутренний ураган, вырвавшийся из стволов наружу, бешено взметал кроны.
А вскоре Аркадий увидел, что два ближайших дерева стали вершинами изгибаться одно к другому, их кроны смешались. Аркадий вскрикнул. Деревья дрались! Ветви одного дерева хватали ветви другого, скручивали и ломали их, осатанело вырывали из стволов. На Аркадия посыпались сучья, превращённая в пыль кора, остатки листьев, ещё сохранявшиеся на ветках. Аркадий окликнул дилона. Ланна, не отпуская подругу, приподнялся. И ему, и Салане зрелище битвы деревьев было внове, они глядели с испугом, потом оба обернулись к Аркадию. Ланна что-то провизжал. Самоуверенность, похоже, покинула дилона, он уже не считал, что достаточно глубоким размышлением сможет раскрыть все тайны мира. Аркадий прочитал в его запавших глазах немой вопрос.
— Не знаю, — сказал Аркадий. — Наверно, то безумие, которого страшились хавроны. Пока нам это не грозит бедой. Но не уверен, что без беды обойдётся.
Теперь весь лес вокруг представлял собой арену злого сражения. Куда Аркадий ни оборачивался, дерево схватывалось с деревом. Стволы хищно гнулись, кроны схлёстывались, снова выпрямлялись, отдирая ухваченную своими ветвями крону соседа. От бешеного метания ветвей появился ветер. Сучья и крупные обломки коры рушились на почву, остатки листьев метались в вышине. Хронавта оглушал свист и грохот, визг раздираемого сухого корья, треск и глухое уханье стволов, тонкие всхлипы рвущихся веток — почти живоголосый вопль. Тот тревожный шум, что недавно слышался издалека, теперь, тысячекратно усиленный, грохотал вокруг.
Аркадий, согнувшись, старался не шевельнуться, чтобы не попасть под удар свирепо качающихся ветвей. И если раньше бредовый пейзаж сражающегося леса его только удивил, то сейчас все оттеснил страх за себя и дилонов. Он выбрал это место потому, что сюда не могли бы достать ветви соседних деревьев, как бы они ни склонились. Но в этом проклятом лесу гнулись и стволы! Если они, прекратив взаимное сражение, наклонятся к беглецам, их кроны перекроют всех троих чудовищной сетью — и выбираться будет некуда.
— Слушай меня, Ланна, — сказал Аркадий. — Предвижу новую опасность. Взбесившиеся деревья могут перенести свою ярость на нас. Сражаться с мёртвыми бестиями, наделёнными отнюдь не мёртвой хваткой, нам не под силу. Единственная защита — хроноэкран. Мой хроногенератор повреждён, но небольшую хронофазу он обеспечит. На какие-то секунды мы ускользнём из местного времени. Но мы должны двигаться, чтобы за несколько выигранных секунд выиграть и несколько метров. Ты бежать не можешь, Салана тоже. Я понесу вас обоих, а вы хватайтесь за меня покрепче и старайтесь мне не мешать. Вам понятно, друзья мои?
— Нам понятно, — ответил за обоих Ланна.
Аркадий проверил хроногенератор. Небольшое поле он создавал. Шум ослабевал, сражение деревьев иссякало. Стволы выпрямлялись, кроны замирали. Лес снова изменил свой облик, теперь, ободранный, покорёженный, он мало чем отличался от того голого и прозрачного леса, куда они вступили. Аркадий не отрывал глаз от ближних стволов, чтобы не пропустить грозного мгновения. Он точно уловил его: стволы окружных деревьев шевельнулись, стали медленно изгибаться к центру площадки. Их ободранные ветви хищно наклонялись на троих беглецов. Аркадий вскочил.
— Пора! Бежим!
9
