гибели.
Аркадий снова остановился. Салана плакала. Маленькое тельце содрогалось от рыданий. Аркадий прижал её покрепче к себе, погладил растрепавшиеся волосы, поцеловал в голову. Она, поплакав ещё немного, затихла. Аркадий пошёл дальше, продолжая разговаривать:
— Я человек, Салана; ты не человек, а другое существо — разумное, милое и страдающее. Так много различий между нами, так ужасно много различий! Не нужно быть специалистом по конструированию различий, каким был твой друг Ланна, чтобы разглядеть ту бездну, что нас разделяет. И внешний облик, и все прочее — да, очень, очень многое, ты права, я согласен. Но в тысячу, в безмерную бездну раз больше единства — я этого раньше не знал, теперь знаю. Мы непохожи, мы радуемся по-разному, но страдаем одинаково, твоё маленькое сердце так же болит, когда у тебя беда, как и моё в мою беду. И у тебя есть своё добро и своё зло, и у меня своё добро и своё зло, мы не вне добра и зла. Кто может быть по ту сторону добра и зла? Так когда-то у нас писали высокомерные глупцы, а это была ерунда: та сторона, за которой нет добра и зла, вне нашей вселенной, вне любого разума и любой жизни. А мы с тобой живые и разумные, разве не так?
Он ещё помолчал, набирая побольше дыхания.
— Салана, я обрадую тебя. Лес уже другой! Не мёртвые хлысты и палки, а настоящие деревья. Вот погляди, я чуть-чуть поверну тебя, чтобы ты могла увидеть своим здоровым глазом, видишь — живые листья, такие же голубые, как и на всех живых деревьях на вашей планете. И трава под ногами живая, такая ярко оранжевая. Ты ведь видишь, правда? Это — спасение! Мы возвращаемся в мир нормального времени, мы возвращаемся в жизнь, хорошая моя девочка! Правда, там рангуны, там ваши враги, но ты не страшись, я не дам тебя в обиду, пусть лучше меня разорвут на клочья, чем я позволю тебя обидеть. Не дам, слышите вы, не дам!
Аркадий выкрикнул эти слова с гневом и угрозой. Он вдруг ощутил, что в нем самом что-то очень важное переменилось. Он больше не был весёлым юнцом-хронавтом, в столь молодые годы наделённым высоким званием хроноштурмана, — он стал суровым мужчиной, какого показывало Зеркало Сущности в зале Предварения. И на руках у него было слабое существо, почти ребёнок, доверчиво прильнувшее к спасителю. Он должен был её защитить, он жаждал её защитить — это была его священная обязанность, его радостный долг взрослого, собственным телом заслоняющего ребёнка от опасности, высочайший долг мужчины, собственной жизнью спасающего женщину. Он вдруг стал как бы всеми отцами мира, людьми и нелюдьми, оберегающими своих детей. Он ощутил себя мужчиной всех мужчин вселенной — охранителем и надеждой всех женщин мира!
— Я спасу тебя, Салана, спасу, мы уже вышли в хорошее место, — бормотал он и вдруг оборвал бормотание.
Он остановился, вгляделся в девушку. Она холодела. Она преображалась. Левая здоровая половина тела теряла свою резкую отличность от одряхлевшей правой. Обе половинки сливались, в них восстанавливалась целостность времени. Салана вновь обрела единое время существования — не жизненное неровное время, а постоянное вечное время смерти. На руках у Аркадия лежала маленькая, почти лишённая веса старушка. Аркадий положил Салану на траву, молча смотрел на неё.
— Не донёс, — сказал он горько. — Прости, не донёс тебя.
Потом он собрал камни и, как перед тем хоронил Ланну, похоронил и его подругу. Когда вознёсшийся холмик полностью закрыл маленькое тело, Аркадий сел рядом с могилой. Надо было идти, спасение было недалеко. В нарядном голубом лесу уже не грозили разрывы времени, хроновороты и хронобои: ещё тысяча шагов — и кончатся его страдания. Но у него не было сил сделать эту тысячу шагов. И не было желания искать спасения — так непреодолимо трудно стало добывать его.
Все же он заставил себя встать и пойти. Но он не шёл, а плёлся: тело стало тяжёлым для ног, в глазах все расплывалось и мелькало. Споткнувшись о бугорок, он упал.
Теперь ему было хорошо. Он смотрел на серое небо: где-то вверху одна безжалостная Гаруна преследовала другую, — он не видел их, они были вне обзора. Тихо шумела голубая листва деревьев, тонко пела оранжевая трава. Он закрыл глаза. Надо было заснуть, надолго заснуть.
До него донеслись голоса, кто-то с силой схватил его за плечи, потряс, кто-то целовал его щеки, со слезами говорил:
— Сын мой, родной мой! Мальчик мой, скажи что-нибудь!
С усилием он поднял веки. Около него на коленях стояла Мария Вильсон-Ясуко — она тормошила его, по лицу её текли слезы. Он не поверил, что это Мария, её не могло здесь быть. Он не хотел отвечать на её призыв, на ответ не было сил. Он перевёл взгляд в сторону. Вокруг Марии толпились какие-то фигуры, он не узнавал их. Только одна показалась отдалённо знакомой: она чем-то напоминала Асмодея. На ней был такой же камзол средневекового аристократа, та же сломанная шпага, рожки, высовывавшиеся из кудлатой головы. Но это не мог быть киборг: тот был строен и элегантен, этот изодран, согнут, измождён — развалина, а не изящный кавалер.
Аркадий перевёл взгляд дальше. Справа от Марии стояло незнакомое высокое существо — нечто очень похожее на человека и очень нечеловеческое. Львиной головой и гривой он напоминал Старейшину Старейшин Гуннара Гунну, но был много моложе, не имел таких длинных рук и был лишён хвоста. Он был высок, этот незнакомец, рост гармонировал с величавой осанкой.
Мария встала с колен и сказала величавому незнакомцу:
— Ватута, прикажи положить Аркадия на носилки. Он плох, его надо срочно доставить на «Гермес».
Незнакомец церемонно поклонился настоящим человеческим поклоном и громко ответил на хорошем человеческом языке:
— Будет исполнено, повелительница!
Часть третья
МЁРТВОЕ БЕССМЕРТИЕ
Михаил Петер Бах
1
Михаил Петер Бах, знаменитый на Земле археолог, академик и знаток населённых и пустынных планет ближнего к Солнцу космоса, человек, испытавший множество опасных приключений и неизменно выходивший сухим из воды, ни минуты не сомневался, выпадая из разваливающегося шара, что гибель и на этот раз не близко. Его выбросило наружу, но не разбило; его непреодолимо тащило куда-то, но тащило мягко; он вполне мог разнести свой череп о любой крупный камень, но его увертывало от камней. Это не случайность, понял он. «Меня похищают», — подумал он и перестал сопротивляться уносящей силе.
И он не удивился, когда вдруг почувствовал, что его тело уже не катится, а летит над почвой. «Подняли антигравитационным полем, — хладнокровно думал он, — а зачем подняли? Что-то новое, подождём». Новое предстало в образе такого же шара, из какого его выбросило, но значительно крупней. Шар подлетел вплотную, в нем открылся лаз, из лаза высунулась рука, схватила человека и втянула в шар. Бах упал на пол, с усилием приподнялся. У пульта сидело трое аборигенов, весьма похожих на людей. Лишь у того, кто втянул его, руки были по-дилоньи гибки; у двух других они, более короткие, явно не удлинялись, а хвостов не было ни у одного. И лица у всех были скорей обезьяноподобными, а не собаковидными, как у дилонов; на теле — густая шерсть, губы выпячены. Все трое повернулись к Баху спиной, как только он поднялся с пола, — похоже, он больше их не интересовал. Один что-то сказал другому, тот что-то ответил — они разговаривали звуковой речью, слова были непонятны, но это были слова, а не однообразный визг
