открытыми глазами и не могла уснуть. Она вспомнила Тома, который сделал ее женщиной. Как бы ни были грубы и мимолетны эти свидания, но именно с ним почувствовала она всю сладость того, что могло бы быть гораздо слаще, окажись на месте Тома кто-то другой, пусть даже не менее эгоистичный, но обладавший хоть какой-то фантазией. Но сейчас, когда боль обиды улеглась, она грезила своим Томом, хотя, конечно, появись он здесь, не пустила бы его на порог. Нет, даже не Томом грезила она, а теми сладострастными мгновениями, которые были связаны с ним. Неужели ей больше никогда не воспроизвести тех ощущений? Неужели неудачи с двумя искателями сладострастия должны поставить крест на ее будущем? Нет, она не хотела с этим соглашаться. Она будет бороться за себя.
Начала она с того, что купила себе модную одежду, сходила в парикмахерскую, а в парфюмерном магазине приобрела красивую коробочку со всевозможной косметикой. С косметикой у нее поначалу возникали трудности, но она быстро училась и через несколько недель уже довольно умело пользовалась всеми эти кисточками, тенями, помадами. Правда, на работу она ходила в том виде, что и прежде. Но и там стали замечать, что она преобразилась.
Ждать ей пришлось не очень долго (впрочем, ей эти несколько месяцев ожидания показались не менее мучительными, чем те ее первые несколько дней в Нью-Йорке, когда у нее не было ни работы, ни крыши над головой), потому что она все еще оставалась привлекательной женщиной. Она не хотела вешаться на шею первому встречному – а такие возможности у нее были, потому что стоило ей отправиться в город, как мужчины бросали на нее откровенные взгляды, и, пожелай она, любой из них дал бы ей то, о чем, кажется, снова томилась она.
Но в те несколько месяцев между принятым ею решением и его реализацией, она, отправляясь спать, не могла отказывать своему лону и удовлетворяла его проснувшиеся желания. Пальцы быстро вспомнили прежние навыки, и ее тело после нескольких минут манипуляций начинало сотрясать пружины матраса какими-то истерическими судорогами. Восемь лет, в течение которых большинство женщин ее возраста наслаждалось близостью с мужчинами чуть ли не каждый день, были вычеркнуты из ее жизни, и это не могло не сказаться на реакции ее организма, которому она теперь, пусть и в одиночестве, пыталась дать то, что он вдруг с такой отчаянной настойчивостью запросил.
Она удивлялась себе, удивлялась собственной изобретательности и той страсти, с какой она предавалась этому занятию. Она теперь спешила с работы домой, как те ее знакомые, которых ждала семья. И когда, завершив все дела, она укладывалась спать, для нее наступали короткие мгновения блаженства. Очень скоро она поняла, что пальцы – инструмент слишком тонкий и гибкий и не могут дать ей всей полноты ощущений, которых требует ее истосковавшееся лоно. После нескольких не очень удачных экспериментов она, наконец, нашла то, что лучше всего отвечало ее потребностям. Та дубинка, которая была принадлежностью и символом ее профессии, стала еще и инструментом для ответа на вечный зов, который шел из самых ее глубин.
О, она знала, что ни ее любимая Джейн Эйр, ни героини Жорж Санд никогда бы не занимались тем, чему предавалась она в тиши ночного одиночества. Но она никогда и не отождествляла себя с ними, а потому и не могла и не собиралась судить себя по тем канонам нравственности, которые воплощали собой эти женщины.
Это стало у нее каким-то ритуальным действом, непременно предшествующим отходу ко сну. Она плотно задергивала занавески на окнах и, раздевшись, ложилась под одеяло. Полежав несколько секунд без движений, она, начиная с менее чувствительных, принималась ласкать те места, которые особенно просили об этом. Когда ее соски наливались желанием, она переходила ниже, туда, где, уже увлажненное, ждало прикосновений средоточие всех ее сладострастных помыслов.
От нежных распаляющих движений переходила она к более действенным и грубым. А завершала она ритуал той самой дубинкой, которая днем покоилась у нее на поясе как принадлежность и знак ее профессии. Она обхватывала своей плотью это орудие и, будь оно изготовлено из менее прочного материала, наверняка смяла бы его своими истосковавшимися мышцами. Несколько раз она доводила себя до исступления, и тогда кровать сотрясалась под ней, словно здесь и в самом деле происходило страстное совокупление влюбленной пары. После долгих лет отречения и полусна она словно бы решила наверстать упущенное и случалось, за ночь два-три раза удовлетворяла себя, чтобы наконец забыться в сладком изнеможении. А утром она шла на работу, и та же дубинка, тщательно промытая и протертая, красовалась на ее ремне.
Клайд появился в ее жизни неожиданно – ворвался в нее на своем мотоцикле. Впервые она увидела его в группе конвойных, которые привезли к ним в тюрьму очередную партию заключенных. Она на мгновение задержалась взглядом на этом высоком красивом парне и тут же занялась оформлением документов на новоприбывших. Парень тоже обратил внимание на стройную девушку с привлекательным, хотя и немного грустным лицом.
Когда процедура передачи заключенных была закончена, группа конвойных сразу же уехала, но перед отъездом этот парень подошел к ней и сказал:
– Меня зовут Клайд. А вас?
– Эмили, – ответила она, подняв на мгновение голову.
Парень улыбнулся ей, она тоже улыбнулась в ответ и тут же снова погрузилась в бумаги. Когда новоприбывшие были расписаны по камерам, она, как обычно, проконтролировала их размещение. Ее подчиненная, расторопная девица лет двадцати двух, умело командовала в коридоре. Щелкали засовы на дверях, запиравшихся за теми, кому в этих стенах предстояло провести, может быть, не один год.
– Шарлота Брауди и Кристина Лоу, – выкрикнула надзирательница.
Из шеренги заключенных вышли две молодые девушки и направились в камеру, дверь которой сразу же закрылась за ними. Может быть, Эмили обратила внимание на эту пару потому, что одна из девушек носила имя ее любимой писательницы. Впрочем, она тут же забыла о них и занялась своими рутинными делами.
Клайд появился на следующий день. Выходя за ворота тюрьмы, она увидела парня в гражданской одежде. Он сидел на мотоцикле, курил сигарету и напряженно вглядывался во всех выходивших из ворот. Увидев Эмили, он соскочил с сидения и быстрой упругой походкой направился к ней.
– Эмили, – сказал он. – Это я, Клайд.
Она замерла. Конечно же, она сразу узнала его. Просто она не знала, как себя вести в этой ситуации.
– Здравствуйте, Клайд, – сказала наконец она. Что ей делать дальше? Она решила не делать ничего, то есть оставаться самой собой и не пытаться быть кем-то другим.
– Я вот подумал, почему бы нам не провести вечерок вместе. Сходить в кино?
– Я собиралась… – начала было она, но тут же оборвала себя. – А в самом деле, почему бы нам не сходить в кино?
Она устроилась в седле мотоцикла за спиной Клайда, обхватила его руками, и они понеслись по глади хайвэя. Пятнадцать миль до Нью-Йорка они преодолели за пятнадцать минут, а пробка при въезде в город оказалась для них не помехой, потому что Клайд, умело маневрируя на своем мотоцикле, протискивался между ползущих машин, почти не снижая скорости. Через полчаса они были уже на Манхеттене. Они смотрели какое-то кино с участием Дорис Дей, потом перекусили в «Макдональдсе», потом он повез ее домой.
Остановив мотоцикл перед ее подъездом, он подождал, пока она перекинет ногу через седло и спрыгнет на землю, а потом спешился и сам. Было видно, что он волнуется и пребывает в нерешительности. Он выжидающе заглянул ей в глаза – она потупилась. Нет, она еще не была готова.
– Я приеду завтра? – полувопросительно сказал он.
Она кивнула и протянула ему руку. Он ухватился за ее пальцы. Это не было рукопожатием – он держал ее руку в двух своих и перебирал пальцы. Ее рука оставалась безвольной и покорной.
– Так до завтра? – повторил он.
– До завтра, – ответила она и улыбнулась ему.
Он выпустил ее руку и уселся на свой мотоцикл. Она махнула ему рукой.
В ту ночь она впервые за несколько месяцев не прибегла к манипуляциям со своей дубинкой.
Он приехал на следующий день, а потом на следующий, а потом через день (ей нужно было дежурить ночью). На шестой или седьмой день их знакомства, она пригласила его к себе на кофе.
Он вошел в ее уютную квартирку, огляделся и сказал:
– У тебя здесь очень мило, но не хватает мужской руки.
Она улыбнулась – в последние дни она улыбалась все чаще и чаще. В этот день она покормила его обедом, приготовленным заранее. Он ел и нахваливал ее кулинарные таланты, хотя ей казалось, что она никогда таковыми не блистала. Ей было приятно слушать его. Они выпили по несколько глотков виски – больше нельзя, ведь ему нужно возвращаться домой. Он мельком бросил на нее взгляд – значит, она еще не готова оставить его у себя. Он не ошибся: она еще не была готова. Он объяснял это ее природной застенчивостью, а она не могла переступить через последнюю черту, отделявшую ее от прежней жизни.
Она проводила его к мотоциклу часов в десять. Он поцеловал ее на прощанье в губы. Это случилось впервые в ее жизни. Никто еще не целовал ее в губы. Она даже не могла сказать, что почувствовала при этом. Но в одном она не сомневалась – на седьмое небо этот поцелуй не ее унес. Клайд обещал приехать на следующий день.
Время шло, а их отношения так и застыли на том единственном поцелуе. То ли ее губы показались ему слишком холодными и безразличными, то ли по каким другим соображениям, но он не решался больше целовать ее. Она чувствовала, что их отношения созревают для чего-то нового – то ли для перехода в более интимную фазу, то ли для окончательного разрыва.
Наконец, прощаясь с ней как-то вечером, он не сказал ставшую сакраментальной фразу: «до завтра» или – реже – «до послезавтра». Она поняла, что это было не случайно, только на следующий день вечером, когда, выйдя за ворота тюрьмы, не увидела ни Ричарда, ни его мотоцикла. Не появился он и на следующий день.
Она не имела известий о нем целую неделю. Наконец, как-то утром в ее дежурке раздался звонок, она подняла трубку и сразу же узнала голос Клайда, хотя до этого никогда не разговаривала с ним по телефону.
День она провела в нетерпеливом ожидании, предчувствуя, что вечером должно что-то случиться. К тому же в тот день в ее владениях произошло если и не чрезвычайное то, по меньшей мере, выходящее за рамки рутинных, событие.
Подчиненная Эмили, дежурная надзирательница по этажу некоторое время назад приняла решение развести по разным камерам заключенных Шарлоту Брауди и Кристину Лоу. Они явно плохо влияли друг на друга – нарушали распорядок, опаздывали на обед, последними возвращалась с прогулок в тюремном дворе. Эмили не возражала против предложенного наказания: подружек рассадили и теперь они имели возможность встречаться только во время прогулок и в столовой. Прошла неделя, и подружки объявили голодовку. Эмили доложили о том, что девушки отказываются от еды и требуют, чтобы их снова посадили в одну камеру.
Эмили посетила сначала одну, потом другую, поговорила с каждой. Они в один голос заявляли, что дружат с десяти лет и хотят быть вместе. Для чего лишать их возможности общения друг с другом? Они и так наказаны. Девушки к тому же обещали исправиться и не нарушать режима. Эмили сказала, что вернет их прежнюю камеру, но с испытательным сроком: при малейшем нарушении подружки будут разлучены надолго.
