Начальству Эмили об этом случае не докладывала, поскольку решение его было в рамках ее компетенции. Она была довольна тем, что ей удалось без лишнего шума уладить ситуацию, чреватую неприятными последствиями. Остальная часть дня прошла без приключений, и, выйдя в пять часов за ворота тюрьмы, она, как и ожидала, увидела Клайда с его мотоциклом. До ее дома было пятнадцать минут езды, и они, ни о чем не договариваясь, поехали прямо туда. Она сразу поняла, что Клайд принял для себя какое-то важное решение – это было видно и по его лицу, на котором застыло какое-то сосредоточенное выражение, и по всей его повадке. Он запарковал мотоцикл перед ее окнами, и они молча поднялись к ней на второй этаж.
Когда Эмили заперла за ними дверь, он тут же усадил ее в кресло, сам сел напротив нее и немедленно приступил к делу.
– Эмили… – начал он. Было заметно, что он волнуется и слова даются ему с трудом. – Я знаю, что, наверное, безразличен тебе, – он поднял руку ладонью к ней, предупреждая ее возможные возражения, – и все же я приехал сюда, чтобы сказать тебе… что ты мне нужна, потому что я люблю тебя и хочу… – закончил он скороговоркой: – …чтобы ты стала моей женой.
Она не была готова к такому повороту. Она бы предпочла, чтобы он просто предложил ей свою любовь, не претендуя на большее. Так ей было бы проще согласиться. Но он уже сказал то, что хотел сказать, и теперь ответное слово – которого она не находила – было за ней. И когда пауза слишком уж затянулась, она приняла единственно правильно решение – протянула к нему руку и прикоснулась к его губам. Он ухватился за ее пальцы, как утопающий хватается за соломинку. Стал целовать ее ладонь. Больше никаких слов между ними не было сказано – дальше говорили их руки и тела, и язык этот был доходчив и выразителен.
Клайд оказался умелым и нежным любовником. Ни разу еще с ней не обходились так, как это делал он, всем своим поведением демонстрируя, что не только ее тело интересует его, но и вся она, Эмили, как женщина, со всеми ее заботами, с душевными тревогами и радостями. Он целовал ее в губы страстными, жгучими и в то же время удивительно нежными поцелуями, он целовал ее глаза, щекотал своим дыханием раковины ее ушей. Он не старался разбудить ее, он просто вел себя естественно, даже не понимая пока, что она все еще спит. Его ласки мало трогали ее, не возбуждали в ней страсти. Лишь какое-то щемящее чувство нежности поднималось откуда-то из самого ее лона, но не более того.
Ласки его становились все более горячими. Он раздел ее, разделся сам, и они улеглись на ее кровать. Он ласкал ее губами, руками, прижимался к ней своей тяжелой и теплой плотью. Она и не думала, что мужчина может быть таким нежным и терпеливым. Она, несмотря на свои двадцать восемь лет, в вопросах любви была наивна, как юная девушка.
Когда он прижался своей щекой к ее шелковистому лобку, у нее перехватило дыхание. А он продолжал ласкать ее, целуя ее пупок, а потом опускаясь все ниже и ниже. Наконец он пальцами проложил путь для своего отяжелевшего орудия любви. И только тут он, кажется, понял, что с ней что-то не так, что-то мешает ей. Она почти никак не отвечала на его ласки, все время оставаясь абсолютно пассивной и лишь подчиняясь его рукам. Подчиняясь его рукам, она развела ноги, чтобы принять, наконец, его в себя, и он предпринял попытку войти в нее. Но раз за разом его плоть встречала пассивное сопротивление, исходившее, впрочем, не от нее, не от Эмили, а от ее лона, которое словно бы само принимало решения.
А Эмили… Эмили всем сердцем желала помочь ему, но это было вне ее власти. Ни ее широко раскинутые ноги, ни ее руки, которые тоже пришли ему на помощь, не были в состоянии сделать то, против чего противилось что-то в ней самой. И хотя в конечном счете Клайд и проник в нее и получил то, что ему было нужно, она осталась холодна и не смогла обмануть любовника ни поцелуями, которыми осыпала его лицо, когда он, тяжело дыша, обмяк и без движения распластался рядом с ней, ни словами благодарности.
Клайд был вполне зрелым мужчиной, чтобы отличить настоящую страсть от подделки. Но, видимо, он нашел в Эмили что-то такое, что заставило его наступить на свои представления о мужской чести. Если бы на месте Эмили была любая другая женщина, он, вероятно, в ту же ночь ушел бы от нее, чтобы никогда не вернуться. Но с Эмили все было по-другому. Он был готов поступиться многим, потому что эта женщина задела его за живое.
Клайд в эту ночь остался у Эмили, утром уехал, а вечером ждал ее у ворот тюрьмы, чтобы повторить вчерашний приступ. Но и новый закончился так же, как предыдущий.
Эмили не знала, как объяснить происходящее с ней – то ли сцены того насилия, которое по ее доброй воле совершали над ней, оживали в ее памяти, то ли прежние раны были так глубоки, что за восемь лет не успели затянуться. Но с другой стороны, ведь женщина проснулась в ней и настойчиво требовала ласк, только вот когда эти ласки коснулись ее, она снова окаменела.
Их совместная жизнь продолжалась целую неделю, по завершении которой Клайд понял, что все его усилия тщетны и лучше ему уйти от этой странной женщины. Утром, после очередной неудачной попытки и бессонной ночи, в течение которой он мучительно размышлял, отыскивая правильное решение, он сказал ей о том, что больше не вернется.
– Прости меня, Эмили. Я не тот, кто тебе нужен, я это понял. Желаю тебе найти его.
Он ушел, даже не поцеловав ее на прощанье, а она не сделала ни малейшей попытки задержать его. Потому что, как ни симпатичен был ей этот парень, преодолеть себя она не могла.
В то утро она была рассеянной и, даже придя на службу, никак не могла сосредоточиться. Разные мысли не давали ей покоя. Она никак не могла понять себя. Странное сочетание она собой представляла: женщина, которая не может быть женщиной. Что с ней сделали такого, отчего ее лоно бунтует теперь и отказывается быть тем, для чего оно создано? Она ведь не стала мужененавистницей – подтверждение тому ее пусть и непродолжительный роман с Клайдом, который был симпатичен ей. Как и всегда, когда ответы на стоящие перед ней вопросы ей не давались, она доверилась своей судьбе, которая худо-бедно но все же каждый раз выводила ее из тупиков на дорогу.
К счастью, в эту ночь ей не нужно было возвращаться в пустую квартиру – у нее было ночное дежурство. За ночь она несколько раз обходила свои владения, совершая предписанный инструкцией ритуал: сначала проверка дверей на одной стороне коридора, потом на другой. Наработанные годами экономные движения: голова наклоняется, чтобы прильнуть к глазку, а руки в это время проверяют засов. Все в порядке, можно идти к следующей двери. И снова несколько шагов, поворот, наклон головы, движение рук – и можно идти к следующей двери. Сколько таких движений делает она за ночь? Несколько шагов – следующая двери, наклон головы, взгляд в глазок, руки проверяют засов – и она идет дальше, но тут же останавливается. Профессиональный автоматизм подводит ее – она уже делает шаг от дверей, когда, наконец, сигнал, посланный зрительным нервом, догоняет ее мозг: что-то не так в этой камере, от глазка которой она только что отошла. Она делает шаг назад и снова наклоняется к глазку. В камере горит ночное освещение – хотя и тускловатое, но вполне достаточное для того, чтобы увидеть, что там происходит. А происходящее там повергает ее в оцепенение. Она не в силах оторваться от глазка – так пресловутый заяц не в силах оторвать взгляд от удава, который уже открыл свою пасть.
Шарлота Брауди и Кристина Лоу, обитательницы камеры 358, не только не спят, как положено в этот поздний час, они заняты делом, которое настолько поглотило их, что они даже не слышат шорохи за дверью их камеры: Шарлота сидит на краешке узкой кровати, прислонившись спиной к стенке. На ней нет ничего, ноги ее широко разведены, а между них расположилась Кристина – в одной руке она держит миску с водой, в другой – губку. На лице Шарлоты неописуемое блаженство, рот ее чуть приоткрывается, обнажая верхние зубы – Кристина в очередной раз намочив, а потом отжав губку, проходит по всей ее обнаженной и распахнутой промежности. Кристина тщательно делает свое дело, ее рот тоже полуоткрыт (обе девушки расположены к Эмили боком, и ей прекрасно видно все происходящее в мельчайших деталях). Вот она ставит миску с водой на пол и раздвигает пальцами самые чувствительные (Шарлота при этом вздрагивает и тело ее на мгновение сводит сладострастная судорога) части тела подруги, чтобы со всей прилежностью пройтись губкой по самым укромным и отзывающимся местам. Наконец, омовение заканчивается и Кристина, словно музыкант по клапанам флейты, проходит пальцами по промежности подруги, на что та отвечает тихим сдавленным стоном. Кристина трогает пальцами чувственный бугорок, потом наклоняется и пробует его языком. Снова сдавленный стон доносится до Эмили. Эта игра пальцами и губами продолжается минут пять, потом девушки меняются местами. Эмили замечает, что и на Кристине ничего нет. Ритуал повторяется. Теперь откинувшаяся спиной к стене Кристина едва сдерживает сладострастные стоны, когда влажная губка ласкает ее. А когда Шарлота дотрагивается до нее языком, девушка совсем теряет контроль над собой – она обхватывает голову подруги обеими руками и прижимает ее к себе. Потом она отрывает Шарлоту от себя, целует ее во влажные губы и показывает подруге, что та должна продолжить ласки рукой. Пальцы Шарлоты исчезают между ног Кристины и начинают ритмические движения, а спустя некоторое время к ним присоединяются и пальцы самой Кристины. Через минуту-другую тело девушки начинают сотрясать судороги, а когда, наконец, все заканчивается, обе вытягиваются на узкой койке, прижимаясь друг к дружке разгоряченными телами.
Эмили не понимает, что с ней происходит – она давно должна была войти и прекратить это безобразие, но она не может. Она чувствует, как увлажняется ее плоть – ее это зрелище отнюдь не оставляет равнодушной.
Когда все заканчивается, Эмили, так и не решившись нарушить происходившее в камере действо, заставляет себя продолжить обход. Хорошо, что это можно делать автоматически, потому что мысли и воображение ее заняты только что подсмотренной сценой. Снова и снова перед ее глазами предстает обнаженная Кристина в последних страстных судорогах, от которых сотрясается тюремная койка. Снова и снова видит она, как Шарлота погружает свои пальцы в лоно подруги.
Эмили примеряла себя к одной из этих ролей, но сразу так и не смогла определить, что возбуждало ее больше в этой последней сцене – то ли пассивная поза Кристины, то ли действия Шарлоты, но она была уверена, что никогда еще в жизни (за исключением разве что первых свиданий с Томом) не чувствовала такого возбуждения. Она, кажется, испытала оргазм, стоя там, у глазка двери, потому что трусики ее были влажны.
Раньше она и не представляла себе, что вполне прозаическое подмывание можно превратить в ритуал, предшествующий любовной игре между двумя женщинами. Она, конечно, слышала о лесбиянках, но никогда не сталкивалась с ними, хотя женская тюрьма – как раз то место, где вероятность встретить таких женщин особенно велика. И вот теперь, оказавшись лицом к лицу с этим явлением, она была не только потрясена, она чувствовала себя вовлеченной в это необыкновенное действо, которое все время возвращалось к ней в мельчайших подробностях. Впрочем, она уже и не знала, были ли эти подробности реально увидены ею или подсказаны разыгравшимся воображением.
И еще она разрывалась между служебным долгом и собственным отношением к этому происшествию. Она не знала, должна ли докладывать об увиденном начальству или лучше оставить все без последствий. А если она оставит все без последствий, то одна из ее подчиненных, увидев в глазок то, что увидела она, может оказаться менее терпимой, и тогда… Она не знала, какому наказанию могут подвергнуть девушек, если их извращенная любовь будет обнаружена, но в одном можно было не сомневаться: по разным камерам их разведут безусловно. Но тут она бессильна. Впрочем, если до этого времени их никто не заметил, то, вполне вероятно, и дальше удача будет на их стороне.
С этими мыслями она отдежурила ночь, а утром отправилась домой отсыпаться. Сон не шел к ней – она приходила в возбуждение, вспоминая подсмотренное в дверной глазок. Она вставала, пила кофе, от которого ее обычно клонило в сон, принимала душ – ничто ей не помогало. Забылась она лишь ближе к вечеру и тревожно проспала ночь, чтобы утром нестись на работу.
Она как бы взяла опеку над этими двумя девушками – почему то ей было важно, чтобы их тайная любовь продолжалась. Она закрывала глаза на их продолжающиеся опоздания, не обращала внимания на их вызывающие реплики. Она ждала следующего своего ночного дежурства, по мере приближения которого стала замечать за собой странности. Странности эти проявлялись в каком-то чувстве ревности, которое она испытывала по отношению к Шарлоте. Она
