30. НА СВЕТ ПОЯВЛЯЕТСЯ ПРЕЗИДЕНТ
Совесть — удивительное и таинственное порождение сознания; именно она повинна в том, что наш жизненный путь столь неисповедим, столь комичен и столь мучителен. Зародилась она, вероятно, в смятенной душе тех первобытных индивидуалистов, на которых сообщество воздействовало силой своей нелюбви. Кто знает, может, совесть пускает корешки и расцветает в чувствилище нашем благодаря питающим ее выделениям некой таинственной железы? Кто знает, не оттого ли человек обрекает себя на муки совести, что чует в них средство возвестить равнодушной вселенной о своем существовании? А может быть, мука есть величайшее наше наслаждение?.. Как бы то ни было, мы предаемся мукам совести так же радостно самозабвенно, как кошки — любви; от сознания своей вины готовы выть, как волки на луну; ни одного человека в мире не удостоим таким жгучим презрением, как самого себя…
Если и жил на свете смертный, которому недоступны были подобные муки и радости, то это Элен. Для пробуждения совести требуется известная самоуглубленность, а откуда ей взяться у человека, начисто лишенного рефлексии? Жизнь для Элена была чем-то вроде проходящего поезда для мальчишки, который с открытым ртом, с волнением в легком сердце смотрит изумленными глазами на летящие мимо вагоны.
Элен никогда себя ни в чем не винил, ибо был и впрямь невинен, как младенец. Его воспитание и образование Мак описал следующим образом: «Четыре года отсидел в простой школе, четыре — в исправительной, ни там, ни там ничему не научился». Даже исправительная школа, где порок и преступление относятся чуть ли не к числу обязательных предметов, не смогла испортить Элена. Вышел он оттуда таким же чистым душой, как и поступил. Впрочем, некоторые преступные деяния были бы ему по силам — не хватало лищь сосредоточенности, и неизвестно, как бы сложилась его жизнь, если б судьба не дала ему в друзья Мака с ребятами и Дока. Мака Элен почитал величайшим человеком в мире, а Дока вообще не относил к разряду смертных. Иногда он вместо Бога молился Доку.
Но теперь Элен начал меняться. Мало-помалу в нем копилась сосредоточенность. Возможно, давало всходы коварное семя, посеянное в душе гороскопом Фауны. После первого бурного несогласия он больше ни разу не заговаривал о своем будущем, что само по себе было весьма подозрительно.
Элен не хотел быть президентом Соединенных Штатов. Если б был хоть какой-то способ избежать злой напасти, он бы им воспользовался, но гороскоп не оставлял никакой лазейки. И как узник, помаявшись немного, начинает обживать и даже по возможности украшать темницу, так и Элен, будучи не в силах сбросить оковы грядущего президентства, стал думать, как исполнить предназначение достойно и красиво. Ответственность — это бремя, которое возвышает человека.
Элен стал готовить себя к государственному поприщу. Он прочел попавшийся под руку журнал «Тайм», сначала один раз, потом другой — от корки до корки. И подумал: все, что там написано, — бред (отсюда видно, что, страдая растрепанностью мыслей, он все же обладал здравым умом).
Элен купил «Всемирный альманах» за 1954 год, изучил биографии президентов и стал размышлять над тем, что делать, если англичане снова вздумают насильно забирать на службу к своему королю американских моряков, или если вновь возникнет вопрос о какой-то «Директиве номер 40 за 1954 год»…
С той поры как Элен внутренне смирился с высоким назначением, жизнь его стала мучительной. В иное утро он просыпался счастливым, думая, что президентство всего лишь кошмарный сон. Но тут же пересчитывал пальцы на ногах и — покорялся судьбе и долгу. Труднее всего в этом новом состоянии было одиночество. Он ни с кем не мог обсуждать президентские заботы. Судьба выделила его — и поставила над обыденным. Нет, не гнев владел им, когда он чуть было не поднял руку на Мака, а стремление защищать слабых и униженных, в данном случае Дока. И вовсе не из пустого тщеславия восстал он против друзей, отказавшись пойти на маскарад гномом. Хочешь не хочешь, он должен был блюсти достоинство своего высокого ранга; будущий президент мог нарядиться лишь Прекрасным принцем, и никем иным!
В обычное время кто-нибудь из ребят непременно заметил бы страдание и усталость на физиономии Элена, а также печать благородного мученичества во всем его облике, — и Элену дали бы две ложки лучшего в мире лекарства — горькой соли. Но сейчас для всех его друзей — и мужчин, и женщин — настала пора невзгод, и располагавшая к душевной чуткости.
Попытки Элена понять, что же случилось на маскараде, не дали плодов. Элен помнил, как во всей красе и величии явился в Ночлежку, а потом… потом случилось что-то непостижимое, имевшее ужасные последствия. Незыблемый дух Королевской ночлежки — подобно граниту, что на своем веку выдерживает несметное число ударов, но в какой то миг разрушается разом, — этот дух в одночасье испарился.
Мак, которому обычно и горе не беда, впал в тоску; очи его потускнели; отважная душа обескрылела. А уж если с Маком приключилось такое, то можно себе представить состояние ребят — ни дать ни взять выброшенные на берег медузы.
«Что случилось?»— раз за разом опрашивал Элен, но все только взглядывали на него молча и тут же отводили глаза, не желая ничего объяснять. Несколько первых дней Элен еще надеялся, что это просто невиданно затянувшееся похмелье, но вот уже пора бы им снова возжаждать, а все словно дремлют! Элен начал опасаться за своих друзей.
Усевшись под кипарисом, Элен попытался не просто собраться с мыслями, но и задуматься. Подошло время великих дел — и оказалось, что он один обладает нужной для них духовной статью. Когда он, наконец, встал, отряхнул со штанов черно-зеленые кипарисовые чешуйки и направился в Королевскую ночлежку, он был уже не прежний Элен, которого звали за глаза Беспамятным, Пеньком, Дурачком. Его могучие плечи расправились под высоким грузом ответственности; глаза излучали спокойную нравственную силу.
В Ночлежке царил печальный сумрак, пахло плесенью. Ребята лежали на кроватях как неживые. Мак, очевидно, чувствовал себя хуже всех, потому что уставился в свой полог совершенно пустыми глазами. Он не стенал, не метался, но какая-то тайная скорбь ела его прямо на глазах.
Элен присел в ноги к Маку, ожидая, что Мак лягнет его ногой в стоптанном ботинке, но Мак не шевелился.
— Мак, ты что лежишь как колода? — тихо сказал Элен. — Вставай.
Мак ничего не ответил, только прикрыл глаза, — из-под ресниц выкатились две слезы и быстро высохли на горячих щеках.
— А если я тебе врежу, тогда встанешь? — еще тише спросил Элен.
Мак вяло покачал головой: мол, не надо.
Элен не мог больше сдерживаться, бросил козырную карту — будь что будет.
— Я был вчера у Дока. Сидит с карандашом, ни слова не написал. Ничего за день не сделал. Ничего не придумал. Хватит валяться, Мак, Доку нужна помощь!
— Нужна, как собаке пятая нога, — отвечал Мак заупокойно. — Не сердись на меня, Элен. Я больше не могу. Я в нокдауне.
— А что случилось, Мак?
— Помнишь, как мы в тот раз отмечали его день рождения? Когда за лягушками ездили, — глухо сказал Мак. — Все у него в лаборатории порушили-поломали. Так вот, это все цветочки…
— Какие цветочки? — с интересом спросил Элен.
— Я в том смысле, что тогда поломали вещи — проигрыватель, пластинки, посуду. А теперь хуже — теперь мы душу ему поломали! Я себя чувствую, как медведь, который хотел погладить человека по башке, провел лапой, а у того мозги вон. Все, сдаюсь… — Глубоко вздохнув, Мак перевернулся на другой бок, закрыл лицо руками.
— Нет, ты не сдавайся! — приказал Элен.
— Уж как-нибудь без тебя разберусь, ладно?
— Ладно, разбирайся, — обрадовался Элен.
— Сам и разбирайся! — разозлился Мак. — Что ты ко мне пристал?
— Понимаешь, Док должен поехать в Ла-Джоллу, — принялся объяснять Элен. — На следующей неделе начинаются приливы. Он наловит восьминогов и напишет книжку. Но мы ему должны помочь, Мак!
— Эх, — вздохнул Мак. — Помню, как-то Фауна рассказывала про одного боксера полусреднего веса, его звали Келли-поцелуйся-со-смертью. Так вот, я — Мак-поцелуйся-со-смертью. За что ни возьмусь, все на
