киносеансов, автобусов и соревнований по боксу; а вот дверь с окошечком и полкой, ведет на кухню…
Таково было кафе «Золотой мак» в своем лучшем и неизменном виде. Оно было мрачновато- добропорядочным, что для посетителей оборачивалось сочетанием скучной и клеклой еды с довольно хорошим кофе. Где было «Маку» тягаться с новыми веселенькими ресторанчиками, которые росли в Монтерее, как грибы после дождя, и тщеславились своими низкими потолками, настенно-рекламной живописью, стерильными скатертями и плавучими подсвечниками. Да «Маку» и не нужно было ни с кем соперничать. Ведь немало людей и так предпочитали его всякого рода скороспелкам, весьма уважая за холодные клеклые пончики, жилистое мясо и консервированный суп. К заведениям, где стены украшены рыболовными сетями, а в меню, что ни название, то прямо какой-то анекдот, эти посетители относились с недоверием. Принятие пищи было для них хоть и привычным, но все равно достаточно торжественным обрядом, не допускавшим легкомысленности.
Первый прилив посетителей был с семи до восьми тридцати, второй — с одиннадцати тридцати до часу тридцати, третий — с шести до восьми. В промежутках заглядывали любители кофе, бутербродов и пончиков. А совсем вечером было еще две волны — в девять тридцать, когда в кинотеатре кончался первый вечерний сеанс, и в одиннадцать тридцать, после второго сеанса. В половине первого ночи «Золотой мак» закрывал свои лепестки, правда, по субботам кафе работало до двух ночи, обслуживая тех, кому в это время уже надо опохмелиться.
Приход Сюзи в «Мак» оказал довольно любопытное, но, впрочем, объяснимое действие на Эллу. Долгие годы она отгоняла от себя хворь и усталость суровым усилием воли; над беспросветностью своего существования старалась не задумываться, чтоб не раскиснуть от жалости к самой себе… Сюзи стала не просто хорошей помощницей, но и душой заведения: шутила с зеленщиком и мясником; весело насвистывала над тостером; никогда не забывала, что мистер Гарригас любит сельдереевый суп с пеной и, главное, помнила, что его зовут Гарригас. Первые два дня Элла присматривалась, как Сюзи работает, а когда Сюзи предлагала ей пойти домой, прилечь, она язвительно отказывалась. Потом воля ее поколебалась, и, словно почуяв слабину, ожили, стали одолевать хвори — ломота в суставах, боли в животе; прихлынула усталость. Лишь окончательно развалившись, Элла призналась себе в своей ветхости. Она отлучилась отдохнуть один раз — невелик грех; потом второй, третий — оказывается, это очень приятно; и сама не заметила, как пристрастилась не на шутку — тут уж не до раскаяния. Теперь, когда Сюзи после первой вечерней волны посетителей говорила Элле: «Ступай домой, отоспись!» — Элла воспринимала это уже как нечто вполне естественное. А Сюзи не только с честью выдерживала натиск вечерних завсегдатаев, но и привлекала своей веселой обходительностью все новых посетителей.
Стрелка часов переходит одиннадцать, а у Сюзи уже все готово: четыре кофеварочные машины заправлены свежим кофе; гамбургеры, переложенные вощеной бумагой, лежат в холодильнике и ждут, когда их закажут и разогреют; помидоры нарезаны ломтиками для бутербродов; в ящике под электросковородой запасен нарезанный хлеб. В одиннадцать тридцать с последнего сеанса повалит, как на приступ, народ.
Кажется, у Сюзи восемь рук. Она подает бутерброды. Многослойные, из трех тонких гренок — с цыпленком, салатом, ветчиной и майонезом; простые — с плавленым сыром. Булочки с запеченным в середке сыром. И кофе, кофе, кофе. Тарахтит касса, на поролоновую подушечку падает сдача.
— Хозяюшка, давай встретимся в субботу!
— Давай.
— Значит, договорились?
— Договорились. Мужа тоже с собой взять?
— Разве ты замужем?
— Пока да. Не выгнал бы муж за такие разговоры!
— Уж больно ты красивая…
— Да и ты вроде собой недурен. Держи сдачу.
— Оставь себе.
— Спасибо. Что? Булочку с сыром? Сейчас будет готова. Простите, девушка, с вас еще восемьдесят шесть центов за бутерброды с тунцом…
В доли мгновения между заказами она пускает в ход еще три руки из восьми — швыряет грязные тарелки в мыльную воду, мгновенно протирает губкой.
— Мистер Гелтейн, постойте! Зонтик забыли!
— Ax, да. Спасибо. — Еще двадцать пять центов чаевых: Сюзи бросает монетку в банку с прорезью в крышке и с надписью «Для Джо Блейки».
Наутро, когда Джо заходит выпить кофе, перед ним на стойке появляется стопка монеток по двадцать пять центов — Джо расписывается за их получение в бухгалтерской книге. С каждым днем долг Сюзи уменьшается…
Элен вошел в «Золотой мак» без пяти двенадцать ночи в стоял, привалившись к стене, пока не освободился вертящийся стул у стойки.
— Привет, Элен, — сказала Сюзи. — Что будешь?
— Кофе.
— Тогда за счет заведения. Как дела?
— Нормально.
Посетителей становилось все меньше, вот и совсем никого не осталось. Резвые руки Сюзи уже готовили «Золотой мак» ко сну: отскребали гриль, мыли прилавок, вытирали обмазанные горлышки бутылок с кетчупом. Сюзи увидела, что Элен взял веник и подметает пол.
— Эй, ты что?
— Быстрее закончишь. Нам с тобой по пути. Я тебя провожу, ладно?
— Ладно, — сказала Сюзи. — Понесешь мой портфель.
— Какой портфель?
— Шутка.
— Ха, ха, — оказал Элен.
Они прошли по улице Альварадо, ныряя то в темноту — у закрытых магазинов, то в огнистый неон — у ночных баров. Достигнув залива, немного постояли у чугунного парапета, посмотрели на рыбацкие лодки, дремлющие в черной воде. Потом снова зашагали, пересекли узкоколейку, миновали военный пакгауз и, наконец, вошли в Консервный Ряд. И тут только Элен нарушил молчание:
— Ты, наверное, очень умная…
— ?
— Скажи, что, по-твоему, случилось с Доком?
— А я почем знаю.
— Ты на него в обиде?
— Слушай, зачем суешь нос куда не след?
— Не бойся, — поспешно сказал Элен. — Все знают — я тупой.
— Ну и что мне за радость от этого?
— Я — тупой! — счастливо повторил Элен, словно не знал большей добродетели. — Док любит со мной разговаривать. Потому что я все слышу, а ничего не понимаю…
Несколько времени они шли молча. Потом Элен заговорил робко и воодушевленно:
— Док для меня столько сделал! Раз меня судили, его и спрашивают: какой у Элена облик, маральный или нет, замарать, значит, хотели. А он судье отвечает: к Элену такие слова отношения не имеют. Вот как заступился! В Другой раз у меня ногу разнесло — чуть не отняли, — а он ее разрезал, посыпал каким-то порошком — теперь хожу с ногой.
Сюзи молчала. Шаги, и без того гулкие, дробно отдавались в железных кровлях мертвых консервных цехов.
— Док в беде, — сказал Элен.
Шаги заполнили улицу.
— У кого беда, все идут к Доку. А как он в беде — так помочь некому.
Шаги грохотали.
— Я должен ему помочь, — сказал Элен. — А как — не знаю…
