- А, значит, вы тоже ничего не понимаете…
Я сходил к стойке, сбил себе коктейль из соков и подошел к нему.
- Почему пусто? - продолжал он. У него было живое худощавое лицо и свирепый взгляд. - Где жители? Почему все закрыто?… Все спят, никого не добьешься…
- Вы только что приехали?
- Да.
Он отодвинул пустую тарелку и придвинул полную. Потом он отхлебнул светлого пива.
- Откуда вы? - спросил я. Он свирепо взглянул на меня, и я поспешно добавил: - Если это не секрет, конечно…
- Нет, - сказал он, - не секрет… - и принялся есть.
Я допил сок и собрался было уходить, но он сказал:
- Здорово живут, собаки. Такая еда, и сколько хочешь, и все бесплатно.
- Ну, все-таки не совсем бесплатно, - возразил я.
- Девяносто долларов! Гроши! Я за три дня съем на девяносто долларов! - Глаза его вдруг остановились. - С-собаки, - пробормотал он, снова принимаясь за еду.
Я знал таких людей. Они приезжали из крошечных, разграбленных до полной нищеты королевств и княжеств, они жадно ели и пили, вспоминая прокаленные солнцем пыльные улицы своих городов, где в жалких полосках тени неподвижно лежали умирающие голые мужчины и женщины, а дети с раздутыми животами копались в помойках на задворках иностранных консульств. Они были переполнены ненавистью, и им нужны были только две вещи: хлеб и оружие. Хлеб для своей шайки, находящейся в оппозиции, и оружие против другой шайки, стоящей у власти. Они были самыми яростными патриотами, горячо и пространно говорили о любви к народу, но всякую помощь извне решительно отвергали, потому что не любили ничего, кроме власти, и никого, кроме себя, и готовы были во славу народа и торжества высоких принципов уморить свой народ - если понадобится, до последнего человека - голодом и пулеметами.
- Оружие? Хлеб? - спросил я.
Он насторожился.
- Да, - сказал он. - Оружие и хлеб. Только без дурацких условий. И по возможности даром. Или в кредит. Истинные патриоты никогда не имеют денег. А правящая клика купается в роскоши…
- Голод? - спросил я.
- Все что угодно. А вы тут купаетесь в роскоши. - Он ненавидяще посмотрел на меня. - Весь мир купается в роскоши, и только мы голодаем. Но вы напрасно надеетесь. Революцию не остановить!
- Да, - сказал я. - А против кого революция?
- Мы боремся против кровопийц Бадшаха! Против коррупции и разврата правящей верхушки, за свободу и истинную демократию… Народ с нами, но народ надо кормить. А вы нам заявляете: хлеб дадим только после разоружения. Да еще грозите вмешательством… Какая гнусная лживая демагогия! Какой обман революционных масс! Разоружиться перед лицом кровопийц - это значит накинуть петлю на шею настоящих борцов! Мы отвечаем: нет! Вы не обманете народ! Пусть сложат оружие Бадшах и его молодцы! Тогда посмотрим, что надо делать.
- Да, - сказал я. - Но Бадшах, вероятно, тоже не хочет, чтобы ему накинули петлю на шею.
Он резко отставил бокал с пивом, и рука его привычно потянулась к кобуре. Впрочем, он быстро опомнился.
- Я так и знал, что вы ни черта не понимаете, - сказал он. - Вы, сытые, вы осоловели от сытости, вы слишком кичливы, чтобы понять нас. В джунглях вы бы не осмелились так разговаривать со мной!
В джунглях я бы говорил с тобой по-другому, бандюга, подумал я и сказал:
- Я действительно многого не понимаю. Я, например, не понимаю, что случится после того, как вы одержите победу. Предположим, вы победили, повесили Бадшаха, если он, в свою очередь, не удрал за хлебом и оружием…
- Он не удерет. Он получит то, что заслужил. Революционный народ раздерет его в клочья! И вот тогда мы начнем работать. Мы построим у себя химические заводы и завалим страну едой и одеждой. Мы вернем территории, отторгнутые у нас сытыми соседями, мы выполним всю программу, о которой вопит лживый Бадшах, чтобы обмануть народ… И вот тогда, только тогда, мы разоружимся. Нам уже не нужна будет ваша помощь. Понимаете? Мы разоружимся не потому, что вы поставили нам такие условия, а потому, что нам уже не нужно будет оружие. И вот тогда… - Он закрыл глаза, сладко застонал и повел головой.
- Тогда вы станете сытыми, будете купаться в роскоши и спать до полудня?
Он усмехнулся.
- Я это заслужил. Народ это заслужил. Никто не посмеет попрекнуть нас. Мы будем есть и пить, сколько пожелаем, мы будем жить в настоящих домах, мы скажем народу: теперь вы свободны, развлекайтесь!
- И ни о чем не думайте, - добавил я. - А вам не кажется, что это все может выйти вам боком?
- Бросьте! - сказал он. - Это демагогия. Вы демагог. И догматик. У нас тоже есть всякие догматики, вроде вас: бойтесь сытости! Человек, мол, потеряет смысл жизни. Нет, отвечаем мы, человек ничего не потеряет. Человек найдет, а не потеряет. Надо чувствовать народ, надо самому быть из народа, народ не любит умников! Ради чего же мы, черт побери, даем себя жрать древесным пиявкам и сами жрем червей? - Он вдруг вполне добродушно ухмыльнулся. - Вы, наверное, на меня обиделись немного. Я тут обозвал вас сытыми и еще как-то… Не надо, не обижайтесь. Изобилие плохо, когда его нет у тебя, а у соседа оно есть. А завоеванное изобилие - это отличная штука! За него стоит подраться. Все за него дрались. Его нужно добывать с оружием в руках, а не обменивать на свободу и демократию.
- Значит, все-таки ваша конечная цель - изобилие?
- Ясно!… Конечная цель всегда изобилие. Учтите только, что мы разборчивы в средствах…
- Это я уже учел… А человек?
- Что - человек?
Впрочем, я понимал, что спорить бесполезно.
- Вы никогда здесь не были раньше? - спросил я.
- А что?
- Поинтересуйтесь, - сказал я. - Этот город дает отличные предметные уроки изобилия.
Он пожал плечами.
- Пока мне здесь нравится. - Он снова отодвинул пустую тарелку и придвинул полную. - Закуски какие-то незнакомые… Все вкусно и дешево… Этому можно позавидовать. - Он проглотил несколько ложек салата и проворчал: - Мы знаем, что все великие революционеры дрались за изобилие. У нас нет времени самим теоретизировать, но в этом и нет необходимости. Теорий достаточно и без нас. И потом изобилие нам никак не грозит. Оно нам еще долго не будет грозить. Есть задачи гораздо более насущные.
- Повесить Бадшаха, - сказал я.
- Да, для начала. А потом нам придется истребить догматиков. Я чувствую это уже сейчас. Потом осуществление наших законных притязаний. Потом еще что-нибудь объявится. А уж потом-потом-потом наступит изобилие. Я оптимист, но я не верю, что доживу до него. И вы не беспокойтесь, справимся как- нибудь. Если с голодом справимся, то с изобилием и подавно… Догматики болтают: изобилие, мол, не цель, а средство. Мы отвечаем на это так: всякое средство было когда-то целью. Сегодня изобилие - цель. И только завтра оно, может быть, станет средством.
- Завтра может оказаться поздно, - сказал я.
Он смотрел на меня как на слабоумного. Я ушел.
Проходя мимо витрины, я еще раз взглянул на него. Он сидел спиной к улице и снова ел, растопырив локти.
Когда я пришел домой, гостиная была уже пуста. Простыни и подушки ребята свалили в углу. На письменном столе лежала прижатая телефоном записка. Детским корявым почерком было написано: «Берегитесь. Она что-то задумала. Возилась в спальне». Я вздохнул и сел в кресло.
До встречи с Оскаром (если она состоится) оставалось еще около часа. Ложиться спать не имело смысла, да было и небезопасно - Оскар мог пожаловать не один, и пораньше, и не через дверь. Я достал из чемодана пистолет, вставил обойму и сунул в боковой карман. Потом я залез в бар, сварил себе кофе и
