сознательную жизнь она проработала кадровиком на судоремонтном заводе, служа верой и правдой за эту квартиру, и, безусловно, наслышалось такого грохота, что все шумы, производимые мною, представляются ей легким дуновением.
А меня хорошая порция тяжелого рока вместе с контрастным душем приведет в себя. После таких сновидений это необходимо. К тому времени, когда я перебираюсь из ванной на кухню, рок сменяется повизгиванием очередного попсового звездуна, и я переключаюсь на местные новости, аккурат к сообщению об открытие чемпионата по парашютному спорту 'Итильские боги'. Во кощуны! Мне, замшелой атеистке, и то неловко. Затем включается местный маг и звездочет Федот Рокфеллер со своим ежеутренним астропрогнозом. Этот бред я тоже не слушаю, но хотя бы могу понять. Говорят, Федя по образованию психотерапевт, и таким образом снимает у населения стрессы. Под его успокоительное бормотание варю кофе и достаю из холодильника молоко для тети Люси, чтоб согрелось до комнатной температуры.
Одеваюсь согласно погоде – белые немецкие брюки х/б, серая блуза с поясом, серые босоножки, сумка через плечо. Пока что погода не слишком отличается от летней, и надо этим пользоваться. Последний взгляд в зеркало – в порядке. Пора отбывать. Я никогда не опаздываю на работу. Я педантична и горжусь этим. При наших доходах больше гордиться нечем. Это я себе напоминаю каждое утро, пока давлюсь по пути на работу в двух маршрутках. Конечно, в моем возрасте пора бы иметь собственную машину или хотя бы ездить на такси, но на машину мне сроду не накопить, а такси лишило бы нас и кофе, и молока.
'Ездила бы на трамвае, там народу меньше', – вздыхает тетя Люся, и я устала объяснять ей, что, во-первых, на трамвае в два раза дольше, а во-вторых, пришлось делать бы не две, а три пересадки, поскольку на наш проспект Летчиков трамвайные пути провести не удосужились.
Как добрая половина жителей нашего богоспасаемого Итиль-города, я квартирую в пролетарской, заречной части города, а тружусь 'у белых людей' – на Горе. Но не в старом городе, а поближе к типовым микрорайонам, ничем, в сущности, от зареченских, неотличимых.
После пересадки у ярмарки народ в транспорте рассасывается, можно даже сидеть, и я успеваю проглядеть взятый в технической библиотеке последний номер 'Scientific review'. Подумать только, когда-то я мечтала об академической карьере! Ничего из этого не получилось. К сведению – я заканчивала не гуманитарный факультет, как большинство окружающих меня жлобов, а радиофизический, и не с худшими результатами. Однако рылом-с мы не вышли, из нашей-то Макароны. А несколько лет назад, когда пошла эпидемия повальных сокращений, женщин, как всегда, пропустили вперед, и я вообще оказалась без работы. Единственным местом, где удалось зацепиться, была 'Итильская неделя', изданьице на государственной дотации, и соответственно, с той позицией которую на данный момент занимают местные власти. Мне, в общем, на это наплевать, я не журналист, я совмещаю должности программиста и системщика. За одну зарплату, естественно.
Вот и проспект Летчиков. Чтоб дотопать теперь до нашей конторы, надо еще дважды перейти дорогу, причем в довольно оживленных местах. А я страшно боюсь городского транспорта, это последний еще неизжитый комплекс глубокого провинциала. А было их, этих комплексов, видит Бог, немало… Р/п Каронино, в просторечии Макаронино, Макарона тож. И сразу после школы – в город. Не мегаполис, но близко. И все постепенно , кроме глубокого почтения к правилам дорожного движения.
Ровно в восемь я на месте.
– Здравствуйте, Марина Яковлевна.
– Привет, Витя.
Витя Худяков – стажер. Ему как юнге, положено быть на месте первым и выполнять все команды вышестоящих. Правда, дедовщина-бабовщина у нас не в заводе – больше от лени, чем по добросердечию. Несколько позже прибывает Слава Замятнин. А последним, как и подобает Александр Иванович – начальник отдела информации. И весь отдел – три землекопа и две трети – в сборе.
Я принимаюсь за работу. Слава принимается за работу, предварительно услав Витька за куревом.. А. И. размышляет. О чем? Кто его знает. Но я могу оторваться от компа и спросить. Бывало уже. Мой непосредственный начальник не знает, как ко мне относиться. С одной стороны, я не пью, не курю, не гуляю. И наркотиков не употребляю, ибо теперь об этом принято сообщать. С другой стороны, я много говорю, и преимущественно на посторонние темы, а это существенно уменьшает вышеперечисленные достоинства. Однако ж я работаю без замечаний. Более того, есть мнение, что я здесь не задержусь. В каком смысле? В хорошем, господа, в исключительно хорошем. А вы что думали господа? Даже в нашей стране кризис не вечен. И некоторые крепкие фирмы вполне могут себе позволить принять на работу программиста женскаго полу. И некоторые доброжелатели уже донесли А. И. о том, что резюме было принято, и первое собеседование прошло благополучно. А 'Итильская неделя' может и лишиться дотации, и где гарантия, что в будущем он не окажется у меня под началом? Поэтому он согласен пока терпеть мои разговоры. Но только терпеть. А если б я еще сказала ему, что вижу сны… Но сейчас не до снов, работа, господа, бывшие граждане, работа!
А где работа, там и обед. В отличие от некоторых пижонов, тратящих свои гроши в ресторанчике 'Буй-Тур', я довольствуюсь столовкой, которую мы делим с технической библиотекой. В очереди я снова пытаюсь связать в памяти все обрывки, но пока без успеха. На обед у меня – кефир. Я предпочла бы сметану, но сметаны нет, я не Штирлиц, обойдусь и кефиром. А более ничего мой желудок, избалованный маминой, а затем теткиной стряпней, в нашей харчевне не принимает. Андрей Сажин, дизайнер, машет рукой из-за стола – место занял. Дрюню я знаю давно, мы ним после университета посещали курсы ликвидации компьютерной безграмотности. Он один из первых в нашем городе профессионально занялся веб-дизайном, и у него немало частных заказов, в то время как большинство его соратников с архитектурного торгуют своими творениями на Преображенке, где у нас толкучка художников.
Я сажусь, а рядом примащивается Паша Фирсов с тарелкой гречневой каши. Исключительно потому, что больше нет свободных мест. Впрочем, Сажина для себя он еще не вычислил. Меня он не любит по тем же причинам, по каким не пьет кефир – принципиально. Весьма принципиальный молодой человек. Типа обозреватель, но в журналистской тусовке практически не показывается. Презирает. Он у нас большой любитель всяческой эзотерики и активист общества 'Капище Сварога'.
Сажин тем временем начинает блистать эрудицией. Он еще на курсах этим отличался. Сейчас он хвалится выкаченной из Сети распечаткой 'Чжуан-цзы'. Хотя мог бы дойти до Балабановской библиотеки, если ломает ходить по книжным магазинам , и спокойно взять том 'Философского наследия'. Все почему-то думают, что все интересное при большевиках обязательно запрещали.
Андрей в восторге.
– 'Однажды Чжуан Чжоу приснилось, что он бабочка', – сообщает он. – 'он весело порхал, был счастлив, и не знал, что он Чжоу. А проснувшись внезапно, даже удивился, что он Чжоу'.
– 'И не знал уже, Чжоу ли снилось, что он – бабочка', – подхватываю я – 'или бабочке снится, что она – Чжоу. Ведь бабочка и Чжоу – совсем не одно и то же. Именно это то, что называется превращением вещей'. Это мы кушали, Дрюня, еще во времена студенческие. 'Где бы мне найти человека, забывшего о словах, чтобы с ним поговорить?'. Тогда была повальная мода на дзен и даосов, так же как сейчас на неоязычество.
Фирсов хватает тарелку и отсаживается на освободившееся место за соседним столом.
– Что это с ним?
– 'То ли выпь захохотала', – говорю я, – 'то ли филин заикал…'
– 'На душе тоскливо стало у Ивана-дурака', – я удивлена, что он смог подхватить цитату. Высоцкий сейчас подзабыт, привязанность к нему – тоже комплекс провинциала.
По-моему, Пашка нас слышит. Меня это устраивает.
После работы заглядываю еще в одну фирму – надо иметь в запасе несколько вариантов. По возвращении домой сил хватает лишь на то, чтобы прожевать разогретый теткой ужин . Тетя Люся бухтит, она чем-то недовольна, то ли моим внешним видом, то ли поздним приходом, но от меня уже отскакивает. Я устала и хочу спать. И более всего меня интересует в настоящий момент – примет Кьяр Принца обратно в шайку или нет?
3.
Я осматриваю рану Короеда. Не рана – царапина, промыть, и все дела. Он дергается и скулит. Это смешно – боец злой и отчаянный, Короед боится боли. Он боится боли и мечтает, чтоб его перестали звать Короедом. А сам ведь рассказывал, как у них в деревне во время голода ели кору. Верно, иногда клички меняют. Маккавея, например, сперва прозвали Иудой. Но 'Короед' прилипло и не отдирается. Как кора.
Мы сидим в Гнилом логу, к северу от Вальтрады, и люди понемногу собираются. После захвата обоза Кьяр нарочно велел поделить добычу поровну между всеми. И большинство притащили свое обратно для тайника. Все знают: Кьяр – не Вульфер и не Чумной, он своих не ограбит.
По склону съезжают еще четверо. Все, ждать больше некого. Собралось человек тридцать, почти все, кто в подчинении у Кьяра. Не пришли только больные, и те, кто сейчас далеко от леса. Схолар и Маккавей.
Я отхожу к костру. Теперь время заняться ужином. Суд – это их дело, а мое похлебка. Так думают они все. Кроме Кьяра. Но сейчас я поступлю так, как думают все. Одной женщине среди трех десятков мужчин, даже если она живет с предводителем, следует молчать. И даже не в этом дело. Просто я не хочу говорить.
Они тем временем сбираются в круг и вытаскивают Принца на середину. Я помешиваю в котле. Я не хочу слушать. Не знаю почему, но мне не жаль Принца. Кстати, я вспомнила его настоящее имя – Никлаус. Не надо было ему приходить обратно. Тому, кто ушел из леса, обратно хода нет. А он все говорит, и бьет себя в грудь, и клянется… В конце концов, он ведь никого не выдал, нет? Кьяр молчит. Я сижу, слежу за варевом, и хочу заткнуть уши. Если бы я могла вспомнить свой сон! Но я помню только небо, очень синее, чудовищно огромные здания и много шума. Как на шабаше. Стук, вой, визг. Но там, во сне, я этого шума не слышала. Там, во сне, я передвигалась среди этого шабаша свободно, как рыба в воде… или как я в лесу. Нет, я не могу совсем уйти в сон, они говорят слишком громко. К тому же дозорный свистит.
На тропе слева показываются двое. Кривой и Мэрта. Кривой тащит к тому же бочонок с пивом, который сваливает на землю возле меня, а сам отходит к мужчинам. Мы с Мэртой киваем друг другу, и она присаживается к костру. Немного погодя подходит Кьяр.
– Ты тоже должна сказать.
– У меня похлебка пригорит, каша еще не готова…
– Мэрта присмотрит. Идем!
Господи! Зачем ему это понадобилось? Я понимаю – он хочет показать перед всеми, что мое решение тоже имеет значение, но когда они все уставились на меня, я готова зарыться в землю. А может, это мне кажется, никто особо и не смотрит.
– Ну, Хаста, а ты что скажешь? Оставаться ему или убираться?
– Мне все равно, – говорю я. – Что бы вы ни решили, мне все равно.
Кьяр отпускает мою руку. Он недоволен, я знаю.
